Сайленс бросилась к нему, взяла плащ и шляпу и повесила их на крючок у двери. — Ты сядешь?

— Угу, — рассеянно ответил Уильям. Он провел рукой по волосам, забыв, что на нем парик. Грубо выругался, чего он никогда не делал в ее присутствии, сдернул парик и швырнул его на стол.

Сайленс подобрала парик и аккуратно надела его на деревянную болванку, стоявшую на комоде.

— Есть какие-нибудь новости?

— Ничего толкового, — проворчал Уильям. — Двое матросов, охранявших судно, исчезли. Или они мертвы, или их подкупили и они сбежали с этими деньгами.

— Это ужасно. — Сайленс беспомощно стояла рядом с мужем, пока запах горелого мяса не напомнил ей об обеде.

Она поспешно поставила на стол оловянные тарелки. Хорошо еще, что она сегодня утром принесла от булочника свежий хлеб, и вареная морковь выглядела привлекательно. Она выставила на стол любимые Уильямом соления, налила эль и только потом поставила мясо. Она с замиранием сердца вырезала небольшой кусочек и положила его на тарелку Уильяма, но он, казалось, даже не заметил, что мясо с одного бока пригорело, а с другого оставалось не прожаренным. Сайленс вздохнула. Она была такая плохая повариха.

— Это Микки О'Коннор, — неожиданно сказал Уильям.

— Что? — встрепенулась Сайленс.

— Микки О'Коннор замешан в краже груза.

— Так это чудесно! Если ты знаешь вора, ты можешь сообщить об этом властям?

Уильям рассмеялся сухим, неприятным смехом.

— Никто из лондонских властей не осмелится тронуть Очаровательного Микки.

— Почему это? — спросила удивленная Сайленс. — Если он всем известный вор, то его нужно отдать под суд.

— Большинство судей находятся на содержании у воров и прочих нарушителей закона. — Уильям смотрел на свою тарелку. — Они предают суду только тех, кто слишком беден, чтобы давать им взятки. А полицейские так боятся О'Коннора, что не хотят рисковать жизнью, арестовывая его.

— Но кто он такой? Почему власти его боятся?

Муж отодвинул тарелку с нетронутой едой.

— Очаровательный Микки О'Коннор — самый могущественный вор в доках Лондона. Ему подчиняются «ночные всадники» — воры, которые воруют только ночью. Каждый корабль, входящий в лондонские доки, платит Микки; он называет это «десятиной».

— Это богохульство, — прошептала пораженная Сайленс.

Уильям кивнул и закрыл глаза.

— Так оно и есть. Говорят, он живет в развалившемся доме в Сент-Джайлсе, зато комнаты обставлены, как у короля.

— Это чудовище называют очаровательным? — покачала головой Сайленс.

— Он очень красив и, как говорят, нравится женщинам, — тихо сказал Уильям. — Мужчины, которые переходят дорогу Очаровательному Микки, исчезают, или их находят в Темзе с петлей на шее.

— И никто его не трогает?

— Никто.

Сайленс больше не хотелось есть.

— Что же нам делать, Уильям?

— Не знаю, — ответил муж. — Я не знаю. Теперь владельцы говорят, что я тоже участвовал в краже.

— Это чудовищно! — Уильям был самым честным человеком из всех, кого знала Сайленс. — Почему они обвиняют тебя?

Он устало закрыл глаза.

— Ночью, когда мы вошли в док, я рано покинул судно, оставив лишь двух сторожей. Они считают, что меня подкупили.

Сайленс сжала руки в кулаки. Уильям покинул корабль, чтобы поскорее вернуться к ней. Чувство вины сжало ее сердце.

— Боюсь, они ищут козла отпущения, — мрачно сказал Уильям. — Хозяева судна говорят, что подадут на меня в суд.

— О Боже.

— Прости, моя дорогая. — Уильям, наконец, раскрыл свои грустные зеленые глаза. — Я навлек на нас несчастье.

— Нет, Уильям. Это неправда. — Сайленс накрыла его руку своей ладонью. — Это не твоя вина.

Он снова рассмеялся этим ужасным, скрипучим смехом, который становился ей ненавистен.

— Мне следовало поставить на охрану груза больше матросов, следовало сначала убедиться, что груз в безопасности. И если это не моя вина, то чья же?

— Этого Очаровательного Микки, вот чья, — неожиданно рассердилась Сайленс. — Это он живет за счет честных людей. Это он украл этот груз.

Уильям покачал головой, отнял у нее свою руку и встал из-за стола.

— Все так, но мы не можем рассчитывать на возмещение убытков от этого человека. Ему наплевать на нас.

Уильям смотрел на нее, и Сайленс впервые увидела на его лице безнадежное отчаяние.

— Боюсь, мы обречены.

Он повернулся и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь в спальню.

Сайленс смотрела на жалкий обед, приготовленный ею. Ей хотелось смахнуть со стола старые тарелки, подгоревшее мясо и разваренную морковь. Ей хотелось кричать и плакать, рвать на себе волосы, пусть весь мир узнает о ее отчаянии. Но она не сделала ничего подобного. Это не помогло бы человеку, которого она любила. Никто не мог помочь им. Они с Уильямом предоставлены самим себе. И если она не сумеет найти способ вернуть груз, отобрать его у Очаровательного Микки, то Уильям умрет или в тюрьме, или на виселице.

Сайленс расправила плечи. Она никогда этого не допустит.

Через неделю рана Лазаруса зажила. По крайней мере, только спустя неделю он почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы отыскать миссис Дьюз. Он уже несколько дней был на ногах, но будь он проклят, если снова позволит маленькой мученице увидеть его слабым. Поэтому он оставался дома и безропотно ел кашу, которой кормил его Смолл. Был вызван другой доктор, но Лазарус накричал на него, едва этот лекарь начал бормотать о кровопускании. Доктор поспешил ретироваться, но все же оставил бутылку ядовитого жидкого «лекарства». Лазарус вышвырнул бутылку, нисколько не заботясь о том, что позднее, несомненно, получит счет за этот эликсир.

Остальное время, проведенное в уединении, Кэр злился на то, что следующая встреча с миссис Дьюз все откладывается. Каким-то образом эта женщина проникла, как яд из раны, в кровь. Днем он вспоминал их разговоры, выражение обиды в ее золотистых глазах. Вспоминал боль, которую причинял ей проявлением странной нежности. Ему хотелось залечить эту боль, а затем снова обидеть ее, только для того, чтобы потом ей стало еще лучше. Было невозможно не думать о ее нежности, о ее уме и ее решимости. По ночам его сны были более материальными.

Возможно, ему следовало разрешить этому шарлатану пустить кровь. Возможно. Тогда бы его тело избавилось бы не только от гноя, но и от миссис Дьюз.

Кэр подумал, не отказаться ли от ее помощи и больше не видеть ее, но эта мысль лишь промелькнула. В ту ночь, после того как Смолл объявил, что хозяин уже выздоровел, Лазарус пробрался в переулок за приютом.