И Глеб, и Виктор отнеслись к ее предложению с подозрением.Только доверчивый Левка не почувствовал никакого подвоха и принялся грызтьсвежий карандаш.

— Такое впечатление, — тихо сказал Виктор Глебу,когда Полина вышла из лаборатории, — что твоя сестра чего-то боится.

— Так ты тоже это заметил?

— Если она скажет, что решила остаться здесь ночевать…

В этот момент Полина возвратилась в комнату с ведром в однойруке и тряпкой в другой.

— Знаете, наверное, я сегодня тут переночую. Хочу бытьв курсе всего.

Глеб и Виктор тревожно переглянулись.

— Мне это не нравится, — пробормотал Глеб. —Сдается, сестрица что-то скрывает. Придется тебе, Витя, поговорить с ней подушам.

— Мне?!

Глеб окинул Виктора хмурым взглядом:

— Ты единственный, кому она скажет правду.

— Почему? — с глупым лицом спросил Виктор.

— Потому.

— И вообще: что ты все время смотришь на меня с такимвидом?

— С каким — таким?

— Как будто ты пришел в магазин покупать кухонныйкомбайн и увидел на полке устаревшую модель. С одной стороны, тебе нужен этоткомбайн, а с другой — он тебе ужасно не нравится.

— В этой сложной аллегории, как я понимаю, комбайн —это ты?

— Вот именно.

Глеб усмехнулся. Надо отдать должное Витькинойпроницательности. Хотя проницательность у него однобокая. То, что Глеб сталстранно на него посматривать, это он заметил. А взгляды Полины, которыми онапостоянно награждает его, игнорирует.

— Не обращай внимания, — он похлопал Виктора поплечу. — Это издержки мыслительного процесса. Когда я о чем-нибудь думаю,то становлюсь странным. А сейчас я думаю о тебе.

— Понятно.

— Кстати, я тут обмозговал… Документы, которые намнужны, наверняка проходят через секретаршу.

— С которой я разговаривал по телефону?

— Да. Так вот, эта девица — пожалуй, самое слабоезвено. Она состоит из ног, глаз, губ, незатейливой прически и пары килограммовкосметики.

— Хочешь сказать, мне все-таки придется с нейпознакомиться поближе?

Глеб кинул задумчивый взгляд в сторону сестры, котораяусердно терла тряпкой стол, и вяло возразил:

— Да нет, кажется, это придется сделать мне.

Ракитин быстрыми движениями стряхнул с пальто капельки дождяи забрался в машину, затолкав перед собой объемистый портфель с бумагами ибутылкой дорогого коньяка, который сам купил после обеда во французскоммагазине.

— За город, — коротко приказал он шоферу,устраиваясь поудобнее.

Дом на Рублевке, который он выстроил несколько лет назад, состороны казался небольшим и не слишком вызывающим. Специальный проект. Затовнутри было все, что душе угодно, включая подземный гараж. Ракитин почтиникогда не приглашал на свою территорию деловых партнеров. Но сегодня особенныйслучай. Поглядев на часы, он подумал, что времени вполне достаточно, чтобы какследует подготовиться к встрече.

Гость, которого он ждал, занимал весьма ответственныйгосударственный пост и устранял все недоразумения, которые возникали в ходеведения бизнеса. Их общего бизнеса. Он с самого начала настаивал на том, чтобыРакитин держал его в курсе всех дел. После визита Густова Валентин Борисовичникак не мог успокоиться. Он был не правомочен один принимать решения. А Густовтребовал принять срочные меры. Пришлось звонить партнеру и просить о свидании.

Дома Ракитин переоделся в брюки и пуловер, позвонил жене ипринялся растапливать камин. На столе уже стояли поднос с рюмками и простенькойзакуской, большая хрустальная пепельница, зажигалка и пара свечей в массивныхграненых подсвечниках.

Когда к дому подъехала машина, Ракитин мгновенно поднялся наноги. Едва затих мотор, он уже открыл дверь и остановился на пороге, ожидая,пока гость поднимется на крыльцо. Тот вошел с улыбкой и поздоровался с хозяиномза руку.

— Привет, Валентин. О, коньячок! Хорошо, что невалерьянка. Значит, ничего катастрофического, насколько я понимаю?

Степану Евгеньевичу Таволгину было около шестидесяти.Невысокий, кругленький и улыбчивый, он походил на Хрюшу. Наливные щеки ималенькие веселые глаза довершали иллюзию. Казалось, ничто не может заставитьего впасть в уныние.

— Степан Евгеньевич, у нас проблема, — осторожносказал Ракитин, как только пригубили коньяк.

— Это я уже понял. — Таволгин еще раз приложился крюмке, зажмурился, потом открыл глаза и коротко спросил:

— Кто?

— Густов.

— Олег?! — Брови Степана Евгеньевича поползливверх. — Чего он хочет?

— Он хочет невозможного.

— Давай поконкретнее, — поморщился тот. — Невиляй. Не надо меня готовить, как барышню к первому свиданию.

— Он желает, чтобы мы отдали долг партнерам во Флориде.

— До-о-олг? — протянул Таволгин. — А он егонашел, этот долг?

— В том-то все и дело, — возбужденно заговорилРакитин, отбросив показную сдержанность. — Густов считает, что ловлякурьера — дело слишком шумное. Что мы привлекаем к себе чересчур многовнимания. — Он понизил голос до шепота:

— Ему пришлось избавиться от двух человек.

Таволгин хмыкнул:

— Это его работа. Для того и нанят был. Лучшийспециалист, елки-палки! С чего он вдруг разнылся?

— Он не разнылся, а просто… просто озверел. Сталнаезжать на меня. Говорит, слишком много следов по одному делу. Он не привыктак работать.

— Пусть все подчистит — и дело с концом.

— Я то же самое ему сказал.

— А он что?

— А он ответил, что из-за нашей жадности можетнакрыться весь бизнес.

— Из-за нашей?

— Ну, из-за моей!

— Не «ну», Валентин. Густов ничего не должен обо мнезнать. Никто не должен.

— Я просто оговорился, — смутился Ракитин.

— Ладно. А ты сам что думаешь?

— Если мы хотим защититься со всех сторон, то лучше,конечно, поступить так, как он говорит. Но дело ведь не только в том, чтопридется отдать свои деньги.

— Я знаю, в чем проблема. Чтобы приготовить посылку инайти нового курьера, понадобится много времени. А американцы требуют свою долюпрямо сейчас. Хотя это был их курьер.

— Но он до пункта назначения не добрался, —пробормотал Ракитин.

— Это вовсе не означает, что мы причастны к егоисчезновению.