Корнелий потер ушибленное место и, отскочив, крикнул:

– Когда я вижу человека, который на кого-то орет, японимаю, что у него было несчастливое детство!

Улита, у которой детство, и правда, было не особенносчастливое, задумалась.

Они еще не добежали до поезда, а он уже тронулся. Чимодановс Мошкиным стали, паникуя, заскакивать в первый попавшийся вагон.

– Лови байду! Уйдет! – орал, спотыкаясь, Мошкин.

Чимоданов пытался ловить «Вуоксу», одновременно отгавкиваясьот виснущей на нем проводницы. Остальные еще даже и к этому вагону неподбежали, как вдруг состав дернулся и остановился. Проводники, стоявшие воткрытых дверях с флажками, стали выглядывать и суетиться. Возникла заминка,длившаяся ровно столько, сколько необходимо было для экстренной погрузки.

– Это ты или Корнелий? – негромко спросил Эссиорху Дафны, когда ему удалось наконец протиснуть в вагон рюкзак и байдарку.

– Я! – вполголоса призналась Даф.

– Стоп-кран дернула?

– Закрутила маголодией… Там колесо такое, –смущенно пояснила Даф, пряча флейту.

Это был как раз тот самый момент, когда Таамаг собраласьидти разбираться, но так ни с кем и не разобралась.

Уже в вагоне, отдышавшись и взгромоздив рюкзак на третьюполку, на которой прячутся порой едущие зайцем студенты, Меф осознал, что они впоходе, и его охватил восторг. Восторг был настолько неуемен, что он поцеловалсперва Даф, а затем Нату и Улиту. Этого ему показалось мало, и он дернулМошкина за унылый нос.

К слову сказать, Евгеша был не столько грустен, сколькозадумчив и размышлял: пожаловаться, что ему на ногу поставили байдарку, илилучше потерпеть?

– Не много ли эмоций? – вежливо спросила Даф,которой показалось, что одного поцелуя было бы вполне достаточно.

– Не мешай юноше проявлять свои чувства! Можете ещеповосторгаться, молодой человек! – вступилась за Мефа Улита, задиристопоглядывая на Эссиорха.

Тот деловито пристраивал вещи, и ведьма приуныла, поняв, чторевность вызвать не удастся.

Вихрова же отнеслась к поцелую безразлично. Слегкапоморщилась и потерла пальцем щеку. Она только-только успела отделаться относильщика, который бежал за вагоном и вис на окне, делая попытки забратьсявнутрь.

За окном вагона ехал куда-то темнеющий березовый лес.Большая бутылка с минералкой, напротив, никуда не ехала, а стояла на месте,мелко дрожа и покачиваясь. Ее отражение призраком жило в стекле. Прыгали вкронах деревьев желтые листья – первая седина нескорой еще осени. В легкоеберезовое стадо порой забредали дубы. Эти были лысы и корявы. Ветви тянулисьпочему-то не кверху, а книзу.

Мимо с прерывистым звуком «И-и-шь! и-и-шь!» пронессявстречный поезд. «И-и-шь! и-и-шь!» – откликнулся поезд на Сергач. Казалось,составы пригрозили друг другу.

Чимоданов покачивался на нижней полке плацкарта. В пальцах унего плыла в заоконном березовом облаке селедка. Непонятно было, когда и где онуспел ее достать. Доев селедку, Петруччо насмешливо посмотрел на Дафну и вытержирные руки о свои волосы.

«Что, противно? Так и скажи, что противно! Я и хочупоказаться противным!» – говорил он всем своим видом. Даф подумала, что егоглупость столь безразмерна, точно он приобрел ее в магазине «Богатырь».

– Умничка, мальчик! После пряника ничего нет полезнееселедки! – сказала Чимоданову Улита.

Петруччо равнодушно отмахнулся от ведьмы, залез на верхнююполку и тотчас уснул, подложив под голову Зудуку. Застилать постель, когдаехать предстояло всего несколько часов, он считал излишним.

Мошкину спать не хотелось. С верблюжьей запасливостью онвылил в себя бутылку минералки, икнул газом и задумался на отвлеченные темы.Затем закрутил на пустой бутылке пробку, заточив в ней воздух, и сталразмышлять, что вот пройдут годы, а воздух не сможет освободиться и так иостанется замурованным. И от мысли этой ему было тоскливо.

Билеты им достались разрозненные, места были раскиданы повсему вагону. В основном боковушки или верхние полки ближе к туалету. И потомуу всех почти оказались попутчики.

У Мефа и Дафны это были два приятеля – парни лет двадцати –двадцати двух. Один смугло-румяный, с глазами-оливками, по имени Егор. Другойдлиннорукий, с печальным задумчивым лицом – Максим. Оба работали в Москве ивозвращались домой – в Сергач.

Егор страдал неостановимой болтливостью. Максим же за всюдорогу сказал фраз пять, и те пробурчал так невнятно, что они, едва оторвавшисьот губ, заблудились где-то в его же ноздрях. Егору на месте не сиделось. Грудьего, казалось, содержала не сердце, а множество пламенных моторов. Видя, чтоМеф и Дафна заняты друг другом и в собеседники ему не годятся, он за десятьминут обежал весь вагон, со всеми перезнакомился, всем надоел и даже успел разачетыре сбегать в тамбур.

Вскоре Буслаев убедился, что для одного плацкартного вагонаЕгора было явно много. Дважды Меф пытался задремать, и оба раза Егор непонятнооткуда брался и будил его глупым вопросом: «Че, спишь?» И дальше было не лучше.Стоило на мгновение закрыть глаза, и тотчас кто-то с топотом пробегал мимо,хлопал дверями, восторженно вскрикивая и впуская туалетные запахи. И,разумеется, всякий раз это оказывался тот же самый персонаж.

Максим же сидел в углу, прижимаясь к синей шторке, и егобыло не слышно и не видно. Хороший, тихий, застенчивый домашний мальчик.

– Бывают же такие уродцы! – с досадой шепнулнаконец Меф Дафне.

Даф быстро взглянула на него.

– Ты о ком?

– Ну об этом… о Егоре.

– Который бегает?

– Да!

– Значит, тебе не понравился Егор и понравилсяМаксим? – уточнила Дафна.

– А кто еще! Тот нормальный парень, с таким хоть вразведку, а этот притырок какой-то!

Даф невесело улыбнулась.

– А если я тебе скажу, что у Егора умерла бабушка,которая его воспитала, потому что у его матери давно другая семья? Он едет напохороны и ужасно нервничает. А Максим твой, пока в углу сидел, изрезал ножомвесь стол.

Меф не поверил, но, пересев к Максиму, незаметно убедился,что да, так и есть. За каких-то два часа этот тихоня успел вырезать на боковинестола шесть матерных слов, исплевать на коврике участок в полквадратных метрада еще и подпалить зажигалкой штору. Желание идти с этим молчуном в разведку уМефа значительно ослабело.

– А чего этот Егор бегает, если переживает? –спросил Меф, сдаваясь.