самцом. В моих жилах пульсировало то топливо, что льют в самый лютый байк. В кармане по-прежнему лежал лежал смятый глубок денег. Он немного исхудал, но этого свертка было достаточно, чтобы оторваться по максимуму. Я не собирался бежать спать в свою в люльку. Сон для слабаков и неудачников. Достав телефон из кармана, я открыл "Яндекс. Карты”. Еще день назад я пользовался этим приложением, чтобы доставить еду очередному клиенту, а сегодня уже сам был клиентом, желающим найти бар для того, чтобы хорошенько накидаться.

Светофор два раза поменял цвет. Я ступил на зебру вместе с остальными пешеходами. Мой шаг был твердым, а спина ровной. Я смотрел не под ноги, как обычно, а чуть выше перед собой. На меня надвигался какой-то вельможа в длинном плаще. Он не собирался обходить меня, шел как бульдозер. Но бульдозер разбирается на запчасти под поездом. Я ударил его плечом; ровно подстриженный ферзь расправил плечи и раскинул руки в стороны.

— Какого хера? — крикнул он мне.

Я никогда не испытывал ничего подобного в жизни. Сейчас я ощущал себя тем же самым человеком, что недавно навалял люлей Молодому. Мои плечи стали шире.

— Какого хера что? — сказал я, а через секунду почувствовал крепкий удар в лицо. Услышав крики прохожих, приложил руки к носу. Что-то влажное и теплое ударило в ладони. Кровь. Я съежился, еще раз глянул на прохожего.

— Тебе бы врачу показаться, — заметил он и пошел дальше по своим делам.

20

— Ну, гусь. Ишь каков. Сидит барин. Его мать в больнице уже какой день, а он по потаскухам шастает. Вымахал, а ума не набрался, — звучал голос Старухи в моей голове.

Я в одних трусах сидел на кухне. В нос я вставил два ватных тампона. Куртка с засохшей кровью валялась в комнате вместе со свитером и штанами. У меня отсутствовало любое желание что-либо сейчас делать.

— Единственную мать оставил на растерзание этим жидам в белых халатах, — продолжил голос. — А ты даже пальцем не пошевелишь, чтобы выручить ее. Я же воспитывала тебя. Покупала одежду, кормила — да что там, жопу вытирала, — а ты вон каков сидишь. Его развлекли в дрочильне, вот он теперь и сидит. Наслаждается. А матушка ходить не способна. Двигаться не может без боли. Но что ему? Что? Он расправил перья свои как павлин и сидит, — голос не умолкал. — А я ему по утрам и сосисочки приготовлю, и яишенку пожарю, чтобы сынуля сытый был, да и в комнате у него уберусь. Какой-никакой быт обустрою, а он что? Ссытся да по шалавам ходит. Ой, беда мне, беда. На кой я такого рожала-то? А?

— Ты меня не рожала, — вслух сказал я. — Не рожала.

— Это как не рожала! — ответил голос. — Еще как рожала, ты мне, пока вылазил, сколько бед причинил. Боль была такой адской, словно из меня Сатана выходит.

— Брехня, ты меня усыновила.

— Ты что чудишь, Антоша? Как это усыновила? Ты что такое говоришь? Совсем стыд потерял? Уже мать родную не признаешь. Ой-ей-ей, горе мне, горе. Что отец твой валенок, что ты сын валенка.

— Не было у тебя никакого мужа, ни один мужик с тобой ужиться бы не смог. Всю кровь им выпивала, они больше недели с тобой и не знались.

— Антоша, а ну повтори, что ты сказал?

— Ты мне не мать и отца ты моего вовсе не знаешь.

В темной квартире стояла тишина, но я ее не слышал. Старая Карга выла в моей голове. Я ударил себя несколько раз по лбу, но ее крик не умолкал. Она вгрызлась в меня, пропитала собой все до костей. Я был связан ею.

— Ну и неблагодарный же ты. Я столько ему, а он вон что. Не мать я ему, говорит. Как нож по сердцу. Только что ему? Он же бесчувственный, не понимает, каково это родной матери такие слова слышать от сыночка. Сколько времени потрачено впустую, сколько сил вложила, а он вон что говорит, не мать я ему. И как только язык поворачивается такое говорить? Ух, гусь, ух, я бы тебе сейчас задала трепку. Ух, задала бы, да что толку? Не выкинешь сено из пустой головы, там же ничего и нет. Скворечник твой пустой. Если бы не мать, и дня бы не прожил. По улицам шлялся бы до первой зимы и помер бы. Но разве он это поймет? Нет конечно. Чем ему понимать, когда в голове ветер гуляет? Ох, Антоша, вернусь я домой. Приползу, и без ног приползу. Устрою тебе Хиросиму с Нагасаки, ох, устрою я тебе.

В дверь кто-то позвонил. Я дернулся. Звон сопровождался глухими ударами. Стоял такой шум, что я взбесился и, вскочив со стула, выдернул сраные тампоны из носа. Каждый мой шаг к двери сопровождался скрипом полов и звоном хрусталя в серванте.

— Ну что еще? — распахнул я дверь

На пороге стояла Тамара Тимофеевна.

— Антоша, ну что ты вытворяешь? Почему так и не навестил мать?

Худая женщина, покрытая морщинами, смотрела на меня черными глазами.

— Да что вы от меня все хотите? — крикнул я. — Отстаньте вы от меня!

Соседка не ожидала такой реакции равно, как и я сам. Она выпрямилась.

— Антоша? Что с тобой?

— Отвалите от меня, идите клюйте мозг кому-нибудь другому, — и захлопнул дверь.

Я тяжело дышал. Нос съежился гармошкой, а тело стало каменным. Зубы сжимались так крепко, что я слышал их хруст.

— Достали, все достали! — я ударил себя несколько раз по голове. — Гори все огнем!

Я нашел наушники у себя в комнате. Включив Арию на всю громкость, стал прыгать в квартире, изгоняя демонов из своей башки.

Эй! Я для них злодей, знающий секрет

Низменных страстей нищих и царей.

Я был скрипачом. Мой талант — мой грех,

Жизнью и смычком я играл с огнем.

— Они меня не смогут сломать, не смогут! — раскидывая окровавленные вещи, прокричал я, но голоса своего не слышал, так громко орала музыка. — У них кишка тонка! Мой талант — мой грех, жизнью и смычком я играл с огнем!

***

Постирав вещи и изрядно прокричавшись, я улегся на боковую. Чувствовалась такая легкость, как если бы я перетаскал десять мешков с картошкой и дождался заслуженного отдыха.

Постель была сухая, но все еще пахла мочой. Мне впервые стало неловко от этого запаха. Я почувствовал себя свиньей, живущей в хлеву.

"Неужели миллионеры живут так, как я? Моются в ржавой ванной