– Ты знаешь – в Петербурге мной недовольны.

Вторая фраза, которую услышал Мадатов, тоже его поразила.

За десять лет, что он служил под началом Алексея Петровича, Валериан не помнил, чтобы тот оборачивался на Генеральный штаб или двор. Сейчас казалось, его больше обескураживает не реальное положение дел, а мнение, которое могут о нем составить влиятельные люди в столице. Люди, которых Ермолов никогда не любил, всегда презирал и чурался. Во всяком случае, так раньше казалось Мадатову.

– Спрашивают: почему так долго откладывали вторую присягу? – продолжал между тем Ермолов.

Мадатов поначалу даже не сообразил, о чем говорит главнокомандующий. Он примчался поговорить о персидском нашествии, о том, как противостоять ордам Аббаса-Мирзы, Алексей же Петрович вспоминал о событиях полугодовой давности. «Междуцарствие прошло и закончилось, – думал Валериан. – Теперь в России государь Николай Павлович, но что нам до того здесь, на Кавказе. Мы присягали императору, но служим России. Наше дело – драться и убивать. А придется – так умирать без урона для чести. Чьи же портреты будут висеть в присутствиях, не так уж и важно». Но Алексей Петрович держался иного мнения.

– Мы присягнули Константину, как велела депеша из Петербурга. Не моя вина, что так уж сошлось – 14 декабря наша присяга Константину, и ровно в этот же день мятеж в Санкт-Петербурге. Как только прискакал следующий гонец, мы сразу же приняли присягу императору Николаю. Да, спустя две недели. Но надо же сообразить расстояние от Петербурга и до Тифлиса. Хорошо бы, конечно, слова, что были сказаны там утром, узнавать здесь хотя бы и к вечеру. Но нет у меня наливного яблочка на золотом блюдечке. И сапог-скороходов тоже, увы, не предвидится. Да еще фельдъегерь – дурак. Закревский писал, что, когда спросили его, с охотой ли присягал корпус императору Николаю, ответил: «Алексей Петрович прикажет – присягнут хоть шаху персидскому…»

Валериану, впрочем, показалось, что возмущение и негодование Ермолова не совсем искренни. Чувствовалась какая-то потайная мысль, что была запрятана под львиною гривою, так далеко, что и сам владелец огромной головы, гордо сидящей на мощном теле, не признался бы себе в ее существовании. Но Валериан знал, что особенные отношения соединяют Ермолова и Константина, ныне опять Великого князя, но – две недели в конце прошлого года бывшего, хотя бы формально, императором всероссийским. Многие об этом слышали, и всем было понятно, что не мог генерал Ермолов оставаться равнодушным к перемене мест в высочайшей фамилии.

Понятно было Валериану, понятно было и генералу Вельяминову. Но Алексей Александрович ни звуком, ни жестом не выказывал своего отношения к словам командующего. Он стоял у карты, вывешенной в половину стены, разглядывал в который раз перевалы, дороги, реки и с очевидным нетерпением ожидал, когда же генералы перейдут к делу.

Ермолов спиной почувствовал нетерпение своего начальника штаба и, перекрестив широкой ладонью пространство между собой и невидимым отсюда Санкт-Петербургом, словно бы похерил все разговоры о непорядках в высоких сферах.

– Сегодня, господа, я отправляю государю подробное донесение. Приятеля твоего, князь Валериан Григорьевич, до сих пор нет. Ну да хоть Грибоедова мне вернули.

– Где же застрял Новицкий? – осмелился перебить Алексея Петровича еще более встревожившийся Мадатов.

– Состоял он при посольстве князя Меншикова, это ты, наверное, знаешь. Но в Персии у генерал-адъютанта все не заладилось. Ни с Аббас-Мирзой, ни с самим Фетх-Али-шахом. Да и что за манера вести дела? – крикнул он, внезапно разгорячась. – Подарками нехристей умасливать вздумали. Кровать, видишь, стеклянную выдули в Петербурге и тащили ее через всю Россию. Твой же гусар и встречал ее в Астрахани да потом конвоировал в Исфахан. Будто другого дела у моих людей нет! Вообразили, что из– за стекляшек шах от Ленкорани откажется. А он кровать принял да к талышам двух ханов послал. Что там у Ильинского? Морской батальон в семь сотен штыков да сотня казаков. А у Мир Хасана[26] с сыном двенадцать тысяч!

– Сведения, возможно, преувеличены, – осторожно заметил Валериан. – У лазутчиков иногда от страха глаза раскрываются так, что колесо от арбы вкатится между веками.

– Все равно много. Эх! – крякнул Ермолов. – Ну никак нам нельзя сейчас терять еще один батальон! О Назимке слышал?

Валериан мрачно кивнул.

– А ведь я его за хорошего офицера держал! Он же такого натворил, что нам теперь всем корпусом хлебать и расхлебывать. Слышал я такие разговоры, будто бы он своих людей спас. Своих, может, и спас, а остальных погубил. Раньше, от Котляревского повелось, все знали: русский батальон – это сила. Рота не выстоит, если врагов в десять раз больше, а батальон непременно удержится. И колонной, и каре. Это большая сила, его, как орешек в кулаке, не сожмешь, не раздавишь. Помни это, Мадатов!

– Да вроде не забывал, Алексей Петрович, – позволил себе улыбнуться Валериан.

– Знаю, князь, знаю. Но потому тебе сейчас говорю, что людей у меня для тебя только два батальона. Впрочем, об этом Алексей Александрович лучше доложит. А ты слушай, дорогой, и вникай. Дела наши пока очень неважные.

Ермолов кивнул черед плечо Вельяминову, и тот, словно гончая, спущенная со сворки, пошел, пошел, ровно набирая движение с каждым шагом.

– Ясно, что цель неприятеля – Тифлис. Угроза столице Грузии исходит со стороны Эривана и Карабаха. С юга меньшая, отсюда мы и начнем. Тифлисский полк Северсамидзе был вынужден оставить селение Большой Караклис, берег озера Гокча и отступил за Безобдальский хребет. Кстати, Валериан Григорьевич, отступая, полк сумел еще выручить из опасности и посольство Меншикова. Князь возвращался через Эривань, и караван его едва не был вырезан бандой разбойников. Подробности мне пока неизвестны, но, кажется, знакомый твой, надворный советник Новицкий, опять не упустил случая проявить свои расторопность и мужество.

Мадатов довольно хмыкнул. Он рад был услышать добрые вести о сослуживце и одним уголком мозга уже прикидывал – как бы переправить их Софье в Горячеводск. Причем сделать это следовало как можно скорее, чтобы смягчить ужас и скорбь от страшных известий, которые как всегда бежали гораздо быстрее хороших.

Между тем Алексей Александрович продолжал:

– Противник сильно теснил тифлисцев. Но подоспел полковник Муравьев с тремя карабинерными ротами и заставил сардаря остановиться. Теперь Гуссейн-Хан стоит у озера Гокча и ждет верных успехов Аббаса-Мирзы. Наш отряд занял укрепление Джалал-оглы. Командует им сейчас генерал Давыдов[27].

– Тоже гусар, – зарокотал довольно Ермолов. – Видал его против французов и в пятом году, и в двенадцатом. Знаком с ним, Мадатов?