Удивительно, но внешность ее на протяжении почти двадцати лет оставалась неизменной, словно бог, обрушив на нее столько испытаний, в награду за терпение сохранил свежесть ее кожи, блеск глаз и упругость губ… Она все еще продолжала волновать Наима и вызывать в нем самые сильные чувства. Ему хотелось обладать ею как женщиной, хотелось заботиться о ней, оберегать ее, любить и не отпускать от себя ни на минуту. Если бы можно было, он поселил бы ее рядом с собой, чтобы она постоянно находилась возле него, и ее жизнь стала бы и его жизнью, он бы и жил ради нее. Но невозможно заставить женщину любить себя. И мнение, будто любви одного человека может хватить на двоих, неверно. Это самообман. Но что, что можно сделать, чтобы она осталась жить если не в его доме, то хотя бы в Стамбуле? Как удержать? Как часто он задавал себе этот вопрос после того, как Ева вновь возникла здесь и вторглась в его одиночество!

Ситуация у нее была сложная. А поступки? Поступки вообще не поддавались никакой логике! Если Наташа решила вернуть себе дочь, то как только ей вообще в голову пришло тащить ее в Стамбул, где она намеревалась совершить двойное убийство?! Хотя у нее самой есть свое объяснение. Она вбила себе в голову, что Валентина должна знать о ней все и воспринимать ее просто как человека, чтобы понять для себя, нужна ей по жизни такая подруга или нет. Мать ли она ей биологическая или нет, Наташу это не волновало, ей важно другое – чтобы Валентина полюбила ее как Еву, подругу, без которой ей было бы одиноко и страшно жить на этом свете. Грубая, безвкусная формула сближения двух близких по крови женщин, матери и дочери, казалась ему примитивной и обреченной на неуспех. К тому же каждый шаг Наташи навстречу своей дочери основывался на лжи. Простит ли ей Валентина этот грандиозный обман? Этот дешевый спектакль, где ей отводилась роль наивной дурочки-зрительницы? Судя по ее последнему звонку – пока еще не простила. Она все узнала. Неизвестно, от кого. Может, от дуры Адамовой, которую Наим хорошо знал, болтушки и выпивохи. «И не надо за мной приезжать. Передайте Еве, что я все знаю, – звучал в его голове звонкий и обиженный голос Валентины. – И что она напрасно так со мной поступила. Но есть причина, по которой я не могу ее видеть…» Однако, после того как он рассказал ей, что ее матери плохо, она хоть и отключила телефон, сгоряча, нервно, но потом, через полчаса, позвонила, чтобы сказать, что она хочет видеть только Мюстеджепа и готова встретиться с ним возле рыбного кафе на площади Кадыкёй. С одной стороны, в ней все бушует, она сильно обижена на мать и не хочет ее видеть, с другой – Валентина понимает, что она в Стамбуле, одна и растерянна, и ей необходим человек, способный обеспечить ее безопасность. Кто, кроме Мюстеджепа, способен успокоить ее и привести в чувство? Да никто! Мой брат, рассуждал Наим, наслаждаясь бессонницей и прижимая к себе теплую, родную спящую Наташу, нейтральный человек, с одной стороны, и человек, имеющий отношение ко мне и ее матери, с другой… Возможно, она надеется, что он расскажет ей что-то о нас с Наташей и поможет Валентине по-другому взглянуть на ее мать? Может, это внешне она злится на нее, а внутри надеется на то, что всему тому обману, что предшествовал открытию, что Наташа – ее мать, существует объяснение? Наим почему-то был спокоен за Наташу и ее дочь. Чувствовал, что рано или поздно они встретятся, уже в новом качестве, и объяснятся, разрыдаются, бабы-дуры, от счастья, обнимутся, расцелуются. Но перед этим им обеим придется немало вынести, пережить, перетерпеть, чтобы понять друг друга и простить. И хотя ситуация была непростая, все равно она должна разрешиться благополучно. Вот как только удержать при себе Наташу? Мысли его бродили вокруг нее, обвивали ее, ласкали, гладили по длинным волосам и целовали затылок… Он смеялся над ней, когда она решила изменить свое имя. Смешная. Взяла со всех подружек слово, что они станут называть ее Евой, объяснила, что имя Наташа приносило ей одни только несчастья. А кто в них был виноват? Ее покойная мать, которая назвала свою единственную дочку таким нежным и женственным именем Наташа? Какая же глупость! А что принесло ей имя Ева? Роковая Ева, самостоятельная женщина, по-прежнему молодая и красивая, которая так и не научилась распоряжаться ни своей внешностью, ни своим талантом любить, ни своей жизнью, наконец?! Сегодняшняя Ева чуть не пристрелила из дешевого пистолета двух человек. Сегодняшняя Ева была обыкновенной торгашкой. Сегодняшняя Ева, имея две квартиры, нигде не чувствовала себя дома. Сегодняшняя Ева не сумела по-человечески объясниться с собственной дочерью и чуть не угодила за решетку. Сегодняшняя Ева едва не потеряла голову от ревности и мести…

Наим знал ее Наташей, и, если бы только она позволила ему любить себя и заботиться о себе, он бы сделал все возможное и невозможное, чтобы доказать ей, что и будучи Наташей можно чувствовать себя счастливой и любимой, что судьба человека зависит меньше всего от его имени…

Он склонился и поцеловал ее лоб, щеки, добрался до губ. Они были теплые, сладкие. После укола, который ей сделал доктор из аджиль-сервиса, она успокоилась и уснула. Доктор сказал, что ей нужны покой и хорошее питание. Айтен допоздна готовила на кухне кюфте и курицу. Айтен, слава Аллаху, тоже любит ее и понимает своего брата лучше всех. Семья Наима – его жена и дети – все в прошлом. У каждого уже своя жизнь, даже у жены. Наим в последнее время был совсем одинок. И даже деньги, которые стекались в его карман со всей Турции, не приносили ему радости. И вдруг – приезд Наташи. Да Айтен готова была ей ноги мыть, чтобы только увидеть своего брата счастливым. А Мюстеджеп! Ни Айтен, ни Наим не могли не заметить, какими глазами он смотрел на Валентину. Ни одна девушка не волновала его так, как она, дочка Натальи. Дочь. Да они действительно смотрелись как подруги. Блондинка и брюнетка. Что у них было общее? Разве что застывшая в глазах печаль?

Наим еще крепче сжал Наташу и зарылся лицом в ее теплые волосы.

И в эту минуту, когда он чувствовал себя почти счастливым, за окном послышались звук подъехавшего автомобиля, затем еще какой-то шум, голоса… В спальню постучала разбуженная и встревоженная чем-то Айтен, голос ее дрожал, когда она ворвалась в спальню, и Наим зажег свет, чуя, что случилось что-то неладное:

– Наим, полиция… Они приехали за Наташей…

Мюстеджеп смотрел на сидящую напротив него Валентину, и у него в душе звучала мелодия. Немного грустная, но невыразимо прекрасная, заполненная трелями птиц, шелестом листвы и шумом горной реки… Ему не верилось, что она нашлась, причем сама, что без всякой помощи устроилась на ночлег в отеле, что купила телефонную карту и ей удалось связаться с домом Наима и успокоить его, сказав, что она жива и здорова. Драгоценный номер ее телефона Мюстеджеп запомнил наизусть, и теперь, находясь вместе с этой таинственной русской девушкой в том же самом зачарованном месте, том самом рыбном кафе, неподалеку от которого стамбульский вечерний ветерок, дунув им в спины, разлучил их на время, он был уже более спокоен, чем прежде. Невидимые нити телефонной связи послужат им теперь надежным способом разыскать друг друга, где бы они ни находились, в случае, если они снова потеряются.

Они съели по жареной рыбке и, взявшись крепко за руки, отправились в кондитерскую выпить горячего турецкого чаю. Валентина эмоционально, то и дело вздыхая, рассказала ему о том, как узнала, что Ева – ее мать. Она раскрывала свою тайну с такой обезоруживающей непринужденностью, что Мюстеджеп понял – если раньше у Валентины была подруга, Ева, с которой она могла поделиться чем-то очень важным и серьезным в своей жизни, то теперь, потеряв Еву, она обрела, пусть и неосознанно, близкого друга в его, Мюстеджепа, лице. Она разговаривала с ним так, словно они были знакомы давно и вот теперь, наконец, приехав в Стамбул, она нашла его, своего давнего друга, и спокойно и обстоятельно, надеясь на поддержку, жаловалась ему на свою жизнь.