– Можно испить водицы, государь, – спросил он не своим голосом, – в горле от страха все внутри пересохло…

– Перебьешься! – гневно выдохнул Годунов. – Сейчас узнаешь, что меня интересует больше деталей заговора. Слышишь, Богдан, мне не интересно, кто стоял во главе заговора – ты или Федор Романов… Мне не интересно, кого ты с заговорщиками хотел посадить на престол – князя-татарина Симеона или себя?…

– Симеона Бекбулатовича, не себя… – с ужасом в сердце прошептал Бельский, жалко и робко переминаясь на своих ватных ногах. – Конечно, и себя хотелось, временно, при заварухе…

– Не интересны мне твои интриги, Богдан, в пользу Романовых или князя Симеона против избранного народом государя Бориса Годунова. Кто-то из Романовых убеждал меня на пиру, что ты сам хотел взойти на престол, а не князь Симеон…

– Врут… – у Бельского в глазах потемнело от поклепа Романовых. – Какой из меня царь?…

– Вот именно, – пробурчал Годунов, отпуская натянутые вожжи обвинения в заговоре. – Все прощу и отпущу на все четыре стороны с присказкой больше не попадаться на боярских заговорах, не мешаться под ногами… Отпущу и забуду твой грех, живи дальше, ничего худого тебе не сделаю, но мне нужно твое признание в других грехах… Ты меня знаешь, слово держу…

– Знаю… О каких других грехах моих речь идет, государь? Говори, ты же меня давно знаешь, бесчестным меня друзья и родичи не знали…

Годунов пронзил ослабевшего Бельского испепеляющим взглядом и еле слышно, боясь, что это может услышать кто-то третий, проговорил:

– Ты недавно покаялся на духу, что по наущению извел царей Ивана Васильевича и Федора Ивановича, а также царевича Ивана Ивановича ядами страшными. А твой духовник передал это патриарху и мне… Было?

Бельский, теряя сознание от ужаса, упал в ноги Годунову, зная, что лукавый ответ будет стоить ему жизни. И заговор, и все остальное припомнит ничего не забывающий Годунов с его удивительной, просто феноменальной памятью. И, целуя сапоги государю, в черных слезах вселенского ужаса, с острием металла, загнанного в сердце, он кивнул головой:

– Было. Каюсь.

И воцарилось надолго жуткое безмолвие. Молчал на коленях Бельский, молчал Годунов. У последнего не было больше сил ни о чем спрашивать, у первого не было сил ни на что отвечать. Бельский должен бы тут же от своих слов признания умереть на месте, не поднимаясь с колен, но он почему-то не умирал, почему-то еще никому не нужная жизнь продолжалась, и душа еще теплилась в теле, ширококостных мослах воеводы, павшего духом от опасного признания.

Годунов сам поднял с пола обессилевшего Бельского, мало того, не крикнул своим стражникам: «Ко мне», и стража не рубила на куски тело преступника, решившегося на такое жуткое признание. В голове Бельского вертелся вопрос его жизни и смерти: «Что же теперь будет? Или ничего не будет, раз об этом признании знает только один человек на свете, не считая духовника и патриарха».

Первым заговорил Годунов, причем каким-то чужим голосом:

– Узнав такое… такое о тебе… Патриарх сам послал ко мне твоего духовника… Отказался мне передавать то, чем ты пытался облегчить себе душу… О, грешные люди… доверяют свои тайны и грехи духовникам… как перед Господом Богом открываются в преступлениях содеянных…

Он вдруг вспомнил, как потерял сознание, когда царь Грозный стал задыхаться после принятия «ядовитых лекарств» из рук Бельского, как очухался в суматохе лекарей и слуг после того, как лежащий на полу государь Иван Иванович уже отдал Богу душу, и с ужасом подумал: «Бельский признался в отравлении царя Ивана Васильевича, он убийца, а я соучастник. И царевича Ивана теми же ядами извели, что и царя. И здесь я соучастник, потому что ничего не сделал после отравления того. А Федор? Снова я соучастник, только кого – Богдана Бельского, Екатерины Шуйской?»

– Догадываешься, почему я тебя отпущу после твоего признания в убийстве и заговоре, после твоего покаяния? Не догадываешься, так я тебе скажу. Не хочу омрачить ничем свое восшествие на престол, венчание на царство мерзостью твоей страшной казни или жестокого публичного наказания…

– Каюсь, государь…

– Кайся и сам себя казни, Богдан… Отпускаю тебя на все четыре стороны…

– Благодарю, государь…

– Нечего благодарить… Ты – убийца, а я невольный соучастник убийства, хотя бы тем, что не помешал преступлению… – отстраненно проговорил Годунов. – Казнить тебя не могу, душе тошно… – А сам подумал: «Но и миловать невозможно. Это ни в моих силах, ни в патриарших силах… В Божьих силах?… Вот пусть Он и решает, казнить Богдана или миловать, сейчас или потом?… Но лишний шум с отравлением царей, царевича, убийствами – по указке мстителя династии последних Рюриковичей – не выгоден сейчас никому… Не будет шума во время моего восшествия на престол, потому что дальше будет только падение, крах, если отступить от законов божьих, высших законов справедливости…»

– Встань с колен, презренный отравитель и убийца! – приказал Годунов Бельскому.

Тот покорно встал и глядел на государя, как жалкий бесхвостый приблудный пес.

– Прости, государь, – только и произнес белый, как полотно, Бельский.

– Ко мне! – вдруг выкрикнул Годунов и сверху вниз посмотрел на сжавшегося в комок Бельского.

Тот даже не успел обжечься в мерзком страхе поганой мыслью приговоренного: «Вот и конец!», как в шатер вбежали стражники с обнаженными саблями, ожидая приказа государя изрубить воеводу. Но Годунов неожиданно распорядился:

– Отпустить его!

– Спасибо, государь, – прошелестел ледяными губами Бельский и попытался поцеловать Годунову руку, но тот с содроганием сердца отдернул ее и назидательно сказал напоследок «свояку»:

– Когда ты мне понадобишься, я тебя вызову, а сейчас иди прочь на все четыре стороны и на глаза зря не попадайся. Тягостно мне тебя будет видеть, как напоминание о грехе и злодействе. Прощай!

– Прощай, государь!

В начале царствования Годунова внешнеполитическая ситуация была благоприятной для Русского государства из-за того, что его главные противники на западе и севере – Польша и Швеция – воевали друг с другом, а на юге союзники – крымский хан и турецкий султан – были втянуты в военные действия на территории Венгрии. Это было знаменательное время освоения новых сибирских земель, заселения их ратными и торговыми людьми, свободными земледельцами и ремесленниками, когда царь давал большие льготы переселенцам в хозяйствовании на земле и разнообразной экономической деятельности.

Сразу при восшествии на престол Годунов преуспел в утверждении новых порядков и привлечении в свое государство полезных ему иностранцев. Начал с того, что, опасаясь новых заговоров да измен боярских и дворянских, он учредил при своем дворе огромный отряд немецких телохранителей, которым дал приличное содержание. А затем стал вызывать в свои земли ремесленников, ученых, зодчих и художников, желая через какое-то время организовать школы для обучения детей иностранным языкам и даже университет для юношества, чтобы поднять уровень образования в стране. Царь впервые в истории Русского государства послал для обучения в ведущие европейские университеты 18 молодых людей (причем шестерых юношей в Сорбонну, а четверых в Лондон), которые по возвращении на родину могли бы стать костяком нового университета вместе с выбранными ими иностранными профессорами и специалистами.