Но духовенство попыталось воспрепятствовать этим образовательным нововведениям с мотивацией опыта предков: мол, дети должны получать воспитание и образование в церкви и семье. Годунов же требовал развить семейное и церковное образование школьным и университетским – но все это были мечты и надежды. Зато, предаваясь этим мечтам и надеждам и много занимаясь воспитанием своей дочери Ксении и сына Федора, он хотел также видеть воспитанными и образованными всех детей и молодых людей в своем государстве. Современники-хронисты времен его царствия отмечали его необычайную привязанность к своим и чужим детям, постоянство в семейной жизни, поднятие здоровых семейных ценностей на высоты государственных приоритетов. «Цветущий благолепием», «вельми сладкоречивый», сильный волей и характером, дипломатичный Годунов, пользуясь ослаблением напряженности на всех границах государства, попытался начать мягкие образовательные и управленческие реформы в своем государстве, одновременно строя и перестраивая каменные оборонительные цитадели.

В 1598–1600 годах в 115 километрах от столицы он заложил на высоком левом берегу Протвы сильную каменную цитадель, получившую название Царев-Борисов городок – с его главным предназначением пограничного форпоста против крымских татар и других нашествий с Запада. Еще будучи боярином, на Можайской земле на реке Протве построил уникальный Борисоглебский каменный храм высотой 74 метра (с крестом даже 80 метров – выше московской колокольни Ивана Великого, имевшей в то время высоту всего 60 метров). Этот Борисов храм в «Царев-Борисовом городке» близ Можайска долгое время был самой высокой шатровой церковью в государстве, как бы предвосхищая дальнейший взлет боярина-конюшего на небосклон государева правления. Став первым избранным царем в Москве, Годунов специальным указом увеличил высоту колокольни Ивана Великого до 81 метра. Очевидно для непредвзятого исторического наблюдателя, что Борисоглебский храм становился символом «прихода надолго» царской династии Годуновых – недаром новая высота достроенной колокольни Ивана Великого всего на один метр выше верхней точки креста на шатровой Борисоглебской церкви.

(Смута начнет разрушать Борисоглебскую церковь и Борисов городок, а З00 лет новой царской династии разрушат окончательно символ первой загубленной династии, превратив его в прах.)

Еще более мощную крепость «Царев-Борисов» Годунов в самом начале царствования решил заложить на южных рубежах, на Изюмском шляхе, при впадении реки Бахтин в реку Оскол. Царь «вспомнил» про «свояка», опального воеводу Богдана Бельского, и дал ему приказ вместе с воеводой Семеном Алферовым прибыть в Ливны и собрать там строителей и охранные войска. Из Ливен пешие войска двинулись с грузами для строительства цитадели по реке Оскол вниз на судах, а конные отряды шли по берегам реки вслед за судами. Благодаря неуемной энергии Богдана Бельского, старавшегося всеми силами оправдать доверие и расположение государя, новый Царев-Борисов был возведен в удивительно кратчайшие сроки, буквально за считаные месяцы.

Стены крепости, имевшей три башни с воротами, шесть глухих башен и 127 срубов, отстроенные из соснового леса, были двойными и составляли около девяти метров в высоту. Это было мощное укрепление на краю Дикого поля, которым руководили два воеводы, – Бельский и Алферов. Уже к началу 1600 года население Царева-Борисова составляло три тысячи человек, среди них два выборных головы, 46 выборных дворян, 214 детей боярских, около 1500 конных стрельцов и казаков с пищалями и около 500 пеших стрельцов с пищалями.

Об удивительно коротких сроках возведения крепости, великолепном качестве строительства Царева-Борисова гонцы доложили Годунову. «Такого не может быть, – всплеснул руками государь, – как Бельский сумел все устроить?» Когда он услышал объяснение его верных людей, лицо его посерело. Бельский практически не израсходовал казенных средств на строительство и оснастку мощной цитадели, на содержание войска. «Что – все построил за свой счет?» Пояснили царю, что тот, израсходовав мизерное количество казенных средств, отказался поживиться за счет казны, ничего к его рукам не прилипло. Причем сам набирал строителей, потом воинов – у него теперь отборное сильное войско, а еще воинам доставлял прокорм из припасов своих имений, желая понравиться войску.

– И самое главное, по завершении строительства устроил пир с воинами и строителями, – объяснял верный человек Годунову и вдруг замялся, подбирая нужные, не обидные для царя слова: – Обидное для государя сказал…

– Что сказал, не тяни кота за хвост, – поторопил гонца Годунов, – говори, как есть… Правду говори…

– А то сказал сильно пьяный воевода, что, мол, Борис Годунов – царь в Москве, а здесь в Цареве-Борисове он, Богдан Бельский – царь…

Годунов хотел расхохотаться, но улыбка моментально сошла с его лица. «Все решают подробности, а не треп или бред пьяного человека, – подумал он, вспомнив прямой разговор с боярином Романовым-старшим на тему, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме, и задал себе острый вопрос: а что у него на уме. Ответ пришел сам собой: „А то, что Богдан сделал первые шаги к своей феодальной независимости удельного князька. Набрал свое войско, которому объясняет, что войско кормит не московский царь, а он лично, из своих запасов. К тому же крепость построил за свой счет, без казны московской практически… А ведь Бельского из его цитадели независимой никакими клещами не вытащишь, упрется и будет там стоять насмерть до упора…“»

– А еще что по пьяни говорил Бельский? – спросил Годунов у гонца.

– А то, что государь, будучи раньше конюшим при царе Федоре, совершил преступление…

– Какое преступление? – рявкнул Годунов.

– А такое, что закрепостил людей несчастных, отменил Юрьев день, с правом ухода крестьянина от своих хозяев-помещиков…

– А еще что?…

– А то, что запрет царя Федора Ивановича по предложению конюшего оказался неожиданным для крестьян. Они рабами стали, раз им запретили переход от одного хозяина к другому – в течение недели до Юрьева дня и недели после него… А Бельский пообещал на пиру: «Отменяю Юрьев день для моих крестьян вокруг моей крепости… И крепость будет называться не Царев-Борисов, а Царев-Богданов, и русская пословица „Вот тебе, бабушка, и Юрьев день“ отменяется… Будет другая присказка Бельского Богдана: „Вот вам, люди, Богданов день“».

Отпустил Годунов гонца и задумался: «А ведь Бельский со своей удельной независимостью совсем не дурак. Это не бред пьяного, а трезвая угроза государству, в котором даже я то отменял, то вводил „срок сыска“ беглых крестьян – пять лет… Надо же что-то делать и с Юрьевым днем, с его полной или частичной отменой… Руки не доходят до беглых крестьян, о помощи им, а не помещикам… А ведь надо быть царем не только дворян-помещиков, но царем крестьян… Вон, Бельский им хочет стать, считай, стал в его Цареве-Борисове, то бишь в Цареве-Богданове… Осмелел Бельский, как убрал своего духовника… Нет духовника, которому Богдан покаялся в грехах отравления Ивана Васильевича, Ивана Ивановича, Федора Ивановича… С концами… Спроси патриарха, помнишь, владыка, что тебе духовник в ухо нашептал, откажется ведь вслух произнести нашептанное духовником Бельского… Тайна исповеди, тайна тайн перед Господом Богом… Видать, надо вызывать Бельского в Москву, арестовывать, менять воеводу надо в Цареве-Борисове, как можно быстрее, пока его Богдан Бельский не переименует в Царев-Богданов…»