Когда Доминик завершил очередной неприличный рассказ, мужчины начали обмениваться грубыми шутками, не подозревая о присутствии женщины. Да ее здесь и не существует, подумала Кэтриона. Как женщина она превратилась в невидимку.

Она понимала, что он делает, и видела, сколь успешно это действует, но все же его небрежность вызывала у нее протест. Почему Доминик позволял себе ставить под угрозу их план? Как смел он намеренно оскорблять ее уши подобными скабрезностями?

В Ньюкастле они остановились на ночлег. В первой гостинице города маркиз заказал апартаменты для себя с женой и мансарду для слуг. Горничные и лакеи получили по комнате на двоих, и притом с одной кроватью. Доминик проводил Кэтриону в ее каморку, расположенную под козырьком крыши. Комната была не больше, чем чулан, однако в ней стояли две узкие кровати.

– А это наши апартаменты, – сообщил он. – Тепло и сухо. И по площади больше, чем нам полагается. Ну как, мне нужно извиняться за все то, что я наговорил в экипаже?

Светлый парик аккуратно обрамлял его высокие скулы. По контрасту с ним его глаза были необыкновенно зеленые и яркие. Сейчас он выглядел не как слуга – это был блистательный лорд, напоминавший аристократов минувшего столетия. Он также напомнил ей ее прадеда на картине, где Макноррин был изображен в 1745 году, в своем тартане поверх одежды, с мечом у бедра.

Кэтриона стянула парик и села на одну из коек.

– Я и прежде догадывалась, что мужчины в действительности думают о женщинах.

Доминик небрежно начал расстегивать пуговицы с выгравированными на них крошечными грифонами: маркиз и слуг маркировал так же, как свою собственность. Странно, но они, казалось, гордились этим.

– Мужчины в действительности так не думают, – сказал Доминик. – Они пытаются таким образом скрыть свою слабость. Ни один из них не признается другому, как сильно он любит свою мать или жену.

– Вы разговаривали не о матерях и не о женах, – возразила Кэтриона, рассматривая крутой потолок, нависающий над кроватью подобно выступу скалы. – И не о любви.

– Да, не о любви. Это были вольные шутки на тему эроса. Совсем не то, во что хочется верить женщинам, но для нашего брата нет более могущественной силы ни в одной из сфер жизни. Если этот потенциал не реализуется, большинство испытывает заметный дискомфорт; отсюда и крен в анатомию. Неприличные разговоры в подобных случаях просто необходимы, надеюсь, вы это понимаете.

– Еще бы!

Он снял ливрею с галунами и повесил на стул.

– Но вы сердитесь.

В самом деле, почему ей хотелось согнуться и обхватить руками живот? Был ли это гнев или боль?

– Сержусь? Нет. Время гнева прошло. Просто я не чувствую себя в безопасности. Возможно, вы делаете это неосознанно, но вы меня выдаете.

Доминик резко обернулся:

– Черт возьми, что вы имеете в виду?

Кэтриона подняла на него взгляд.

– Вы так и увиваетесь около меня. В карете ставите ногу рядом с моей и задеваете меня бедром, никак себя не ограничивая. Мужчины могут заподозрить вас в ухаживании. Как бы ваше обхождение не вышло нам боком! Любой разговор в гостинице или на заставе может дойти до наших врагов. Тогда уже будет не до ласк.

Доминик сорвал с себя парик и пробежал руками по волосам.

– Кэтриона, я играл и не в такие игры. Большую часть войны я имел дело со шпионами Наполеона и, поверьте, на этом деле собаку съел. Вы – юноша, готовящийся стать слугой под моим руководством, – все вокруг думают именно так.

– А им не приходит в голову мысль, что вы меня совращаете?

– Разумеется, нет. – Доминик снял жилет и отбросил в сторону. Его рубашка слабо поблескивала на солнце. – Никому в голову не придет, что вы женщина. – Он упал на свою койку и вытянулся на ней. – Наши мужчины ни о чем не догадываются, кроме того, что я неравнодушен к мальчикам, но это довольно распространенное явление. А поскольку я снискал их расположение, они не станут выдвигать против меня обвинений.

Кэтриона сама не знала, почему ее так волновал этот маскарад. Она наслаждалась трюками с воздушным шаром, не имела ничего против брюк. И даже обрадовалась, что можно освободиться на несколько часов от обременительных юбок и неприятных воспоминаний. Но сейчас ткань, трущаяся о бедра, казалась ей жесткой и грубой.

– Я не понимаю, зачем вообще давать повод для каких-то обвинений? Если вы перестанете смотреть на меня так, как вы это делаете, никому не придется думать о подобных отвратительных вещах.

– Вы полагаете, мне это нравится? – сухо сказал Доминик. – Впрочем, мнение остальных не имеет значения. Они должны верить той роли, которую мы играем. Вот и все.

– Но почему это обязательно должна быть роль любовников?

– Потому что первое правило любого обмана – держаться как можно ближе к правде. Вы думаете, Найджел не догадался? Он слишком деликатен, чтобы спрашивать напрямую, как и Франс. Поэтому они и позволили нам ехать таким образом, и поэтому же я не буду делать ничего, чтобы их разубедить. Пусть считают, что мы любовники. Итак, ничего не остается, кроме как сдаться, Кэтриона.

– Что вы имеете в виду? Как это – сдаться?

– А вот так. – Доминик протянул руку и взял ее за запястье. Одним быстрым движением он заставил ее совершить пируэт и уложил рядом с собой. Распластавшись на койке, Кэтриона оказалась прижатой к его груди. Разумеется, она немедленно попыталась освободиться, и Доминик, ослабив хватку, позволил ей уйти. – Мужчина за такие вещи ударил бы меня кулаком. Мужчины атакуют, женщины – бегут.

– Ах так! – Кэтриона откинулась назад и с силой замахнулась, целясь ему в лицо. Он легко поймал ее кулак и притянул к себе, а потом навалился сверху. Она оказалась плотно прижатой к койке и тяжело дыша уставилась на его волосы, которые в лучах солнца казались окаймленными огнем. – Ну и чем еще отличаются мужчины?

– Кроме того, что и так очевидно? – Доминик посмотрел на нее сверху и теснее прижался к ней. – В определенном смысле мужчины сильно отличаются от женщин. Мы знаем, когда мы возбуждаемся, – тихо сказал он. – Женщины только что-то чувствуют, но не всегда уверены, что это и есть то самое. Поэтому иногда они отождествляют это с гневом или смущением.

– Сатана... – начала было Кэтриона по-гэльски. То, что она сейчас чувствовала, не было ни гневом, ни смущением.

Доминик скатился с нее и встал.

– Ложитесь спать, Кэтриона, и успокойтесь: пока мы едем до Эдинбурга, вам ничто не угрожает. Поверьте, я не сделаю ничего такого, что сможет выдать . ваше инкогнито даже Джерроу Флетчеру.

Он поклонился ей с полуулыбкой, оставившей ямочки на его щеках, и протянул руку, чтобы помочь ей встать.

Вместо этого Кэтриона брыкнула ногами и вытянулась во весь рост. Она скрестила лодыжки, как мужчина, и заложила руки за голову.

– Вы не только великий учитель, но еще и задира, – сказала она. – Но некоторые уроки я уже усвоила. Мне не следовало пытаться ударить вас.