— Пять!

— И что? — спросила Катрин.

— А то! Если он там был, то в одежде и в очках, местные должны были его принять за демона и посадить на бочку с порохом.

— Четыре.

— Может, не поймали? — осторожно предположил Саша.

— Его историк поймал и пару вкатал. Так этот парень все обещал алебарду того времени притащить и историка на нее насадить.

— Три!

— И что парень? — тихо просила Маша.

— Ничего. От нервного расстройства лечится.

— Два!

Все разом замолчали, уставившись на Еву.

— Один!

— Ой, мамочки! — прижала руку к груди Маша.

— Лажа все это! — Пушкин старался говорить равнодушно, но голос его звенел. — Никто никуда не полетит.

— Шире рот откройте, чтобы ударная волна по ушам не врезала, — напоследок предупредил Ра и негромко произнес: — Старт!

Пушкин открыл рот. Наверняка он хотел сказать что-то злое. Ева дернула джойстик. Комната взорвалась светом, запищали динамики.

Ева успела увидеть, как сидящие дернулись, защищая глаза, как скривились от режущего звука. И все пропало.

— А-а-а-а-а!

Это вопил Левшин. Как раз так, как надо. Громко.

Ева сидела на заборчике. Он был узенький, неприятно резал бедро шершавыми краями. Холодный. Недавний дождь собрался на железе упрямыми лужицами, не желающими стряхиваться или вытираться платком. Намокшие джинсы липли к телу. И как здесь Че высиживала вечерами? Или у нее попа квадратная?

Петр Павлович сидел рядом, сутулился, тяжело опираясь ладонями о ребро заборчика, смотрел вдоль улицы на сломанный светофор — он мигал желтым глазом, роняя болезненную слезу на асфальт у своей ножки.

— Значит, все получилось?

— Да. Они поверили, потому что я исчезла. — Ева сияла.

— А если бы в лампы вкрутили соточки… — грустно произнес Петр Павлович, не отворачиваясь от светофора. — Они бы дольше в себя приходили.

— Такие сейчас не продаются.

— А было бы лучше…

Петр Павлович клонился вперед, молчал. Зачем он согласился встретиться с ней здесь? Вопросы не задает, как будто ему не интересно, что вчера произошло. Смотрит на светофор.

— И так все хорошо получилось! — сбивчиво рассказывала Ева. — Как вы и говорили: они стали ругаться. Как только поняли, что меня нет, начали вспоминать, что две недели назад произошло, и переругались. — Все это так живо стояло перед глазами, что снова стало хорошо, прямо как вчера, когда она подглядывала за всеми в щелочку. Ей хотелось рассказывать, она взмахивала руками, теряя равновесие, вскакивала, садилась обратно, чтобы не бегать перед сидящим учителем.

— Они сразу полезли меня искать. — Ева вскочила, но тут же села. Как-то все глупо было, глупо, глупо… — Пушкин перекопал шкаф, вываливал вещи с полок. Катрин чуть не убила Ра, требуя, чтобы тот меня вернул.

— И как? Вернул?

— Ра сказал, что поставил расчетное время 20 минут. А как в шкаф все полезли, тут-то и появилась кукла. Представляете! Они сразу про шкаф забыли, с ней стали разговаривать, а она в ответ им только: «Ах, ах!» и «Привет!»

— Да, привет. — Петр Павлович зябко передернул плечами.

Еве стало обидно. Что же он так?

— А знаете, Антон сразу все понял. Вы не думайте, он умный! Сидел, сидел и вдруг как произнесет: «Песочник!» Маша на него и кинулась. Ну, из-за рингтонов и вообще. А он только закрывался от нее руками и молчал. Больше ни словечка не сказал. А она ему все-все сказала. Что глупо было так меня разыгрывать с изменением рингтонов, что он дурак! Что я могу не вернуться. А он все молчал и молчал.

— Увидел в тебе достойного игрока. Что тут скажешь?

Петр Павлович был грустен. Такая подготовка, столько волнений, а сейчас вот он сидит, жмет плечи, морщится, словно у него зуб болит.

— Он изменится? Ну, станет таким, как мне хотелось бы?

Глядя на учителя, и Ева теряла азарт рассказа.

— Нет, конечно. Все будет как раньше. Что на этой земле может поменяться? Только вы станете другими. Кто тебя нашел?

— Я сама пришла, когда ругаться стали. Говорю, время сдвинулось, пространство сдвинулось. И показала им фотографию. Пушкин кричал, что это фотошоп.

— Отличный фотошоп за бешеные деньги, — грустно согласился Петр Павлович. — Заболеваю я что-то, — беспомощно кашлянул он. — Хорошо, что все получилось. Давно я этим не занимался!

— А что, уже такое было? — Ева, уверенная, что все творилось только для нее, опешила.

— Я проводил несколько ролевых игр.

— Ролевых? Почему ролевых?

— Потому что так называются. Когда все расписывается по ролям, а потом разыгрывается. Но не по четкому сценарию, а как получится. Ну вот, как у тебя. Могло ведь получиться по-разному.

— Значит, все уже было? — разочарованно протянула Ева.

— Мать преподает в клубе здесь неподалеку, занимается альпинизмом. Ее любимое развлечение — устраивать своим гаврикам нештатные ситуации, а потом разбирать, кто и как себя повел. Туристический клуб «Буревестник», Венера Моцарт. Не слышала? Тебе бы к ней походить.

Название было знакомое. Но откуда?

— Нет. — Ева заметила, что тоже смотрит на светофор. — Альпинизм мой отец уже не выдержит.

Бедный, бедный папа. Когда он вошел в квартиру, даже глаза закрыл — такой там был разгром. Глядя в его бледное лицо, Ева поняла, как она его любит, своего бедного, бедного папу. Если уж она сама не могла разобраться, то уж папа и подавно приходил в ужас от того, что она творит.

— Вряд ли альпинизм будет последней каплей, — заверил Еву практикант.

— Я пока в шкафу и по подоконнику лазала, коленку ударила. Она болит зверски.

— Пройдет. — Петр Павлович качнул головой, заставляя смотреть на свою челку. — Кстати, за нами по пятам опять ходит твоя подружка.

— Командарм Че? Она настойчивая.

— Как-то уж слишком. Ну ладно, это мы тоже решим. Решили же твою проблему?

Ева глянула вдоль темной улицы, где ползли ленивые машины. Вчера ей все казалось другим. Вчера у нее была победа. А сегодня опять надо было жить. Заново.

— Десять! — начал отсчет возвращения Ра. — Девять!

Кто зажмурился, кто смотрел в пол, кто встал, чтобы лампы не били по глазам.

— Один! Старт!

Вспышка света, писк приборов. Пушкин вскочил…

— Я здесь, — тихо произнесла Ева, останавливаясь в дверях.

Маша завизжала, кидаясь Еве на шею.