Вздохнула нервно, не замечая, как внимательно на нее смотрит Матвей. А тот только улыбнулся грустно. Девочка его, порой такая умная, такая сильная, так ничего и не поняла. Жаль. Он-то надеялся…

— Копию князь мне дал, сказал тебе лично в руки отдать, и чтобы ты замечания свои сказал. Прочитать тебе?

— Не надо, я его наизусть помню. Мы вместе с Ольгом Бурым его писали. Почти год выглаживали. Я потом сам погляжу, утром. Со свежей головой. Это тело у меня немощно, а дух бодр.

Боярыня прикрыла глаза, подумав про себя, что с княжеского поста Вольского убрали, а он так с этим и не смирился. Норовил под себя власть загребать, вопросы какие-то решать, союзы заключать. Для пользы народа своего, конечно, но с каким нетерпением некоторые члены совета ждут его смерти!

Терпеливо накормив мужа, поправив подушки и рассказав новости, Лисяна ушла к себе, зябко растирая плечи. Несмотря на то, что в их доме давно уже не экономили дрова, она мерзла, особенно по вечерам.

Комнаты ее были под самой деревянной крышей, небольшие и с невысокими потолками, чтобы лучше сохранялось тепло. Красивые — она сама их обстановкой занималась. Завесила стены шелковыми тканями, на полу — ковры угурские, баранья шкура. Подушки цветные, низенький круглый столик с глиняным кумганом (*кувшином для умывания с узким горлышком) на нем. Широкое ложе застелено лоскутным одеялом. Вдоль одной из стен – сундуки, накрытые узорчатым покрывалом.На них можно сидеть и даже спать.

Сейчас на покрывале развалилась толстая пушистая кошка.

— Так, Мурка, ленивая ты скотина, придется тебе подвинуться, — сурово заявила Лисяна. Но кошку взяла ласково и аккуратно перенесла ее на кровать. — И не мурчи на меня. Так надо.

Приподняла покрывало, откинула крышку сундука, достала оттуда пузатую бутыль с притертой пробкой и небольшой золотой, украшенный каменьями кубок. Налила из бутылки в кубок рубиновую жидкость. Принюхалась, вздохнула и залпом опрокинула в себя.

Знакомое тепло прокатилось по горлу, согревая, успокаивая. Боярыня снова тяжко вздохнула, убрала вишневую настойку обратно в сундук, поправила покрывало и медленно, словно старуха, принялась раздеваться. Ей всего лишь тридцать два года, а порою кажется, что не меньше сотни. Так же ворчит по-старушечьи, копируя во многом Матвея Всеславовича, устает от шумных сборищ и глупых пиров, с трудом засыпает, часто вовсе ворочаясь до рассвета. Настойка хоть помогает уснуть, без нее было бы совсем плохо. Хотя пора с этим завязывать, этак Лисяна совсем сопьется! Как же она устала быть сильной и смелой! Хочется… спрятаться в чьих-то руках. И позволить себе, наконец-то, заплакать.

Лисяна забралась под тяжелое одеяло, вздыхая и размышляя над сегодняшней встречей. Так странно было снова увидеть Нарана! Словно луч теплого солнца, словно порыв степного ветра он привез с собой. Такой родной, такой чужой… Представила вдруг, как он ее обнимал когда-то, вспомнила, как он ей в любви признавался много лет назад. И пусть, что не любила, но такие слова ни одна женщина не забудет! Солнцем ее называл, дождем… За руку держал так трепетно и нежно, у ног ее сидел…

С мыслями о нем женщина и уснула под мерное тарахтение кошки.

И проснулась — тоже с мыслями о нем. Что ей снилось, не помнила, только подушка была влажная от слез.

— Ну ты дрыхнуть, мать, — одеяло с Лисяны содрали совершенно бесцеремонно. — Почти полдень! И это ты меня на утренний чай пригласила? Поздновато же ты завтракать изволишь, моя ленивая подруженька!

— Ерофеевна, — простонала Лисяна, закрывая лицо подушкой. — Какого лешего?

— А вот это я должна у тебя, Матвеевна, спрашивать, какого лешего? Или… водяного? Или… кто у вас там в степи водится, а?

— Шулмусы, — старательно припомнила Лисяна степных демонов.

— Вот! Какого шулмуса ты все еще в постели? И какого шулмуса твой Ингвар так похож на рыжего посла кохтэ, я тебя спрашиваю?

Наран всегда отличался неуемным любопытством и острой любовью к жизни. Спутники его после устроенного князем пира, закончившегося только под утро, еще спали, а сам он как обычно вскочил на рассвете. Глупо было тратить такой прекрасный день на всякие пустяки вроде сна и расхаживания по палатам.

Впрочем, назвать день прекрасным он поторопился. Это в степи постоянно светит солнце, даже зимой. А здесь, в Лисгороде, небо затянуто низкими свинцовыми тучами. Нет дождя, нет снега, просто — нелепые и бессмысленные серые облака.

Наран качнул головой, тихо улыбнулся и, очень быстро одевшись, выскользнул из княжеского дома. Ему хотелось побродить по Лисгороду в одиночестве. К кохтэ здесь относились благосклонно, впрочем, он отличался от своих соплеменников и ростом, и мастью. Только характерный узкий разрез глаз выдавал в нем уроженца южных степей.

Даже выбранный наряд никак не мог сказать, какого он рода или сословия. Теплый бархатный кафтан на меху спускался почти до земли, расшитая рубаха с поясом доходила до колен, шерстяные штаны были заправлены в высокие кожаные сапоги. На голове – шапка, отороченная мехом кусарок. Оружие брать не стал, только длинный кинжал на поясе и нож в сапоге. Нечего народ смущать луком за спиною.

В своих странствиях Наран предпочитал одеваться согласно обычаям того места, где он был в гостях. В Дарханае ходил полуголый, в штанах широких, жилетке и тапках без задника, лишь на пиры одеваясь в шелка и драгоценности, среди угуров – в традиционных их халатах.

Сейчас он был похож на обычного горожанина среднего достатка – купеческого сына, а может, заезжего мореплавателя. Он чувствовал себя вполне свободно: бродил по улицам, разглядывая дома, удивляясь вывескам и еще — количеству рыжеволосых людей вокруг. И в самом деле — лисье царство! Купил горячую еще булку на углу, приценился к оружию в маленькой лавчонке и, наконец, вышел к рынку. Здесь было куда тише, чем он ожидал. Лениво переругивались торговцы рыбой, негромко беседовали мясник и торговец прошлогодними мятыми яблоками, сонно бранились дородные тетки с корзинами. Забавно: у кохтэ в базарный день невозможно было расслышать собеседника, идущего в двух шагах, а тут все очень пристойно. Замороженные все какие-то.

Невольно прислушался к болтовне баб и замер удивленно.

— Я тебе говорю, помрет Вольский со дня на день. Недолго ему осталось. Змея эта степная его со свету сводит, кровушку его пьет!

— Ну полно, боярыня Вольская за мужем своим ходит, как за отцом родным! Челядь говорит, сама кормит, сама моет.

— Вот! Травит его, как есть травит! Где это видано, чтобы девка молодая в самом соку о старике пеклась! Помрет Матвей Всеславович, и останется она богатеханька!

— Ой ли, у Всеславовича еще двое сынов и и дочери имеются! Много ли жене останется?

— Так она не просто жена ему, а еще сына родила. Вот и гребет все под себя. Вспомни, что третьего дня на базаре творила? Ведь Мраковне всю торговлю сгубила! Мало Матвеевне лавки с заморским товаром, еще и меха себе забрала! Гляди, пустит всех купцов по миру! А Мраковна-то вдова…