Как это несправедливо, что у других всё есть, а они не понимают своего счастья. Значит, они заслуживают, чтобы оно было отнято у них и отдано другим — тем, кто сумеет оценить его по достоинству.

Например, ей, Харриет.

Три года назад

Эви

Эви лежала в своей кровати и пялилась в потолок. Ночник «Звездное небо», подаренный бабушкой на день рождения, был призван делать темноту более дружелюбной. По крайней мере, так написали на коробке. Но на самом деле разницы никакой не было.

Мама, хотя и взрослая, легла спать в одно время с ней, потому что очень устала. Так она сказала. Но ее глаза опять напоминали стеклянные.

Мама спала. Это было слышно по дыханию — двери спален на ночь оставались приоткрытыми.

Иногда она кричала во сне, и тогда Эви просыпалась, заходила к ней в комнату и садилась на кровать, а мама открывала глаза и сонным голосом спрашивала: «Котенок, тебе приснился плохой сон?» И тогда девочка отвечала: «Не мне, а тебе», а мама зевала и говорила: «Тебе приснился плохой сон о маме?»

Эви не знала, как реагировать, и чувствовала себя такой усталой, что просто возвращалась к себе в постель.

Но глубокие редкие вздохи, как сейчас, означали, что мама спит крепко.

Значит, она не услышит, если Эви встанет, прокрадется на кухню, как она иногда делала, и съест печеньку или выпьет стакан сока — мама обычно не разрешала пить больше одного на ночь, «а то будешь всю ночь в туалет бегать».

Темнота была густой и тяжелой, словно кто-то невидимый накрыл всю комнату толстым одеялом. Ее рассеивали только рассыпанные по потолку искры от бабулиного светильника — уличные фонари не заглядывали в окно, как это было в ее старой детской.

Девочка вздохнула. Иногда ей становилось интересно: когда она спит, папа смотрит на нее сверху, оттуда, где настоящие звезды? Бабуля говорит, что смотрит обязательно. «А откуда ты знаешь?» — «Ниоткуда. Просто я уверена, что твой папочка всегда смотрит на тебя, милая, не только ночью, но и днем».

Иногда это беспокоило Эви. Например, когда она таскала печенье перед обедом или когда давала бабушкиному коту, Айгору, две вкусняшки вместо одной, хотя бабушка говорила, что у него будут проблемы с желудком. Это было бы ужасно — разочаровать папу.

А еще ей совсем не нравился новый дом, где царили духота днем и тишина по ночам, как будто все вокруг умерли.

В старом доме иногда гудели трубы, а на шоссе поблизости всю ночь приятно шелестели машины. Там она никогда не чувствовала себя одинокой. И, собирая конструктор, часто представляла, что папа сидит на диване за ее спиной и смотрит «Скай спорт»[18] или читает журнал про мотоциклы. Совсем как раньше.

Нет, она не будет плакать.

Не плакать.

Плачут только маленькие, так говорят в местной школе другие дети.

Чтобы не поддаться эмоциям, Эви начала вспоминать, как мама с папой однажды водили ее в ресторан, где они все вместе ели пиццу. Как папа возил ее на плавание, когда маме нужно было немного посидеть в тишине и почитать книжку…

После аварии все кончилось.

Папа больше не приходил домой.

Сначала бабуля обещала, что его вылечат в афганском госпитале и он вернется домой «совсем здоровеньким», — но этого не случилось.

Потом бабуля перестала так говорить, а еще потом… ну, да, мама сказала, что папа ушел жить с ангелами.

Все произошло очень быстро.

Мама с бабушкой предложили пойти с ними в больницу. Сказали, что там есть одна добрая леди, с которой можно поговорить о папе и его аварии. Если, конечно, Эви хочет. И что она может поговорить с ними о своих чувствах и переменах вокруг. Но она не хотела.

Ей не нравилось говорить о грустном. И в классе она ни с кем не подружилась, а еще терпеть не могла, когда мисс Уотсон начинала задавать вопросы в своей противной группе после уроков. Каждый раз эта женщина говорила, что просто хочет познакомить ее со всеми, потому что Эви здесь новенькая, и что ее долг — хорошо вести себя дома и не огорчать маму. Но от расспросов всегда возникало ощущение, будто кто-то взял и поставил большой железный утюг прямо на маленькое розовое сердечко, которое сразу же превратилось в плоский серый блин.

Взрослым трудно объяснять такие вещи, и Эви решила, что лучше будет молчать. Потому что сегодня ей опять было грустно, а мама почему-то смотрела так, будто тем самым девочка нанесла обиду лично ей.

Эви не знала, что будет дальше, как не знала, что папа упадет со скалы и разобьется, совсем как Экшнмэн[19] в старой школе: Артур Чепмэн играл с ним на перемене, но кто-то наступил на него, и мисс Берт выбросила его в мусорку, потому что «его уже не починишь».

Сегодня, когда прозвенел звонок с последнего урока, было так радостно, что наконец-то пятница и целых два дня не надо будет ходить в эту глупую школу. И все было хорошо до тех пор, пока кто-то не позвонил маме и она не унесла телефон на кухню. Мама притворялась веселой весь разговор, а потом вернулась в гостиную с улыбкой, которая появлялась в те моменты, когда она собиралась внушить дочери любовь к чему-нибудь неприятному. И сказала, что на следующей неделе Эви пойдет в особый клуб, где будут только она и мисс Уотсон.

— Все будет замечательно. Мисс Уотсон верит в тебя, малышка. Она поможет тебе привыкнуть.

Но девочка не хочет привыкать ни к этому дому, ни к этой дурацкой школе.

Все равно она не будет там учиться.

Наши дни

Королевский медицинский центр, Ноттингем

В комнате тихо и как будто спокойно, но что-то переменилось.

Я чувствую чужое присутствие.

Неизвестный взял паузу, и она тянется бесконечно, а стены палаты как будто сдвигаются надо мной, приближаясь к самому лицу. Становится тяжело дышать. Точнее, стало бы тяжело, если б я дышала самостоятельно.

И тут я слышу голос — ее голос, но он звучит резче, чем мне помнится.

— До меня дошли слухи о том, что с тобой случилось, но я должна была увидеть собственными глазами, чтобы убедиться…

Я слышу, как она на цыпочках крадется к моей кровати. Шаги почти невесомы, но у меня обостренный слух. Точнее, он стал таким, когда меня разбил паралич. Так тело компенсирует утрату остальных способностей и функций.