секса. Что из неё «лепили» популярного автора, раскручивали вовсе не потому, что она пишет хорошо. Качество текстов, все мириады её букв тут ни при чём. Аудитория у неё появилась исключительно из-за того, что она обладает интересующей издателя формой гениталий и соответствующими изгибами. Каково такое услышать? Просто представь…

– Ужасно, – негодующе вставила Надя.

– А ведь человек она, ещё раз повторяю, безусловно, талантливый. В этом кроется огромная проблема всех женщин: с ними не работают причинно-следственные связи, непосредственная логика, критерии качества. От них всегда могут хотеть чего-то ещё. Потому что есть чего хотеть. И сколько бы ни возмущались общественные организации, это никуда не денется. Всегда есть риск возникновения мотива, не имеющего отношения к личности, к способностям, к мастерству, к чему-то «высокому», но обусловленного природой в самом низком смысле. Но важно другое: многие женщины видят в этом не проблему, а преимущество. И, скорее всего, они правы.

– Хорошо… – вздохнул Борис. – А Вирджиния Вулф?

Надя уверенно закивала. Лена с надеждой посмотрела на отца.

– Кого вспомнил!.. – усмехнулся Горенов. – Ты же сам говорил, что перестал её бояться. Осмелел?

– Я так не говорил…

– Разумеется, есть замечательные писательницы, речь не о том. Мужчины в литературу приходят с открытым забралом. Значение имеют только их тексты. Именно Вулф отмечала: «У каждой женщины, если она собирается писа́ть, должны быть средства и своя комната». Так вот у женщины это, скорее всего, есть. Потому для неё литература – хобби, могущее стать основным занятием. Комфортная, предпочтительная среда обитания. А для мужчины – это война, отнимающая всё. Последняя битва добра со злом! Сражение с хаосом, с несправедливостью, со смертью, с чем угодно!

Георгий разгорячился, потому, когда хор сидящих вокруг стола несогласных начал приводить свои контраргументы, он купировал их резко, изложив теорию о том, как писателю трудно спорить. Ведь и истинный священник не стал бы проповедовать. Невозможно настойчиво и рьяно объяснять очевидные вещи. Глупо отстаивать то, что для тебя яснее ясного. Особенно если ты даже не видишь смысла никого переубеждать, поскольку нет решительно никакой нужды в лишних сторонниках для укрепления собственной позиции, коль скоро противники совершенно бессильны её поколебать. Это цельное мировоззрение, из-за которого, кстати, многие домочадцы считают, будто литераторы трудны в быту.

За столом воцарилась тишина. В комнате не было тех, кто полностью согласился бы с Гореновым, но что же делать, если спорить, как выяснилось, бессмысленно?

– Хорошо бы родиться раньше. Жить, пусть не в золотом веке, но хотя бы лет восемьдесят назад, – мечтательно произнёс Борис.

– Почему восемьдесят? – удивилась Лена. – Тогда же война была…

– Это, наверное, чтобы потом издали мою переписку со Сталиным, – рассмеялся Горенов.

– Да нет… – гость резко закачал головой. – Тогда книги играли какую-то роль. Даже во время войны… Тогда было понятно, зачем мы…

– Ты не жил в те времена. Откуда мы знаем, что было понятно, а что нет… Об этом документы в архивах точно умалчивают.

Борис затих, потом по-хозяйски взял бутылку водки и сам налил каждому. Предложил в том числе и Лене, но мать быстро вмешалась.

– Ладно, помянем…

В воздух взмыли две стопки, рюмка и стакан с соком.

Надежда тоже хорошо помнила Мишу… Или так только казалось? С годами даже близкими людьми он начал восприниматься как чуть ли не мифический персонаж, истории о котором передавались из уст в уста. Герой легенд, особенно дорогих для Георгия и Бориса.

На самом деле их было три друга. Они познакомились почти одновременно, в те давние годы, когда будущее мыслилось куда более длинным и радостным, чем теперь. Относительно Михаила это стало трагическим заблуждением. Сначала было совсем не ясно, кто из них более одарён, а потому дружить не составляло труда. Они всё время что-то писали, обсуждали, советовались, и только через пару лет каждый понял, кто сильнее остальных.

Собственно, на тот момент их троицы уже не существовало. Георгий с Борисом оставались, что называется, не разлей вода, а вот Миша… Он всегда был человеком крайне общительным, потому попал в центр огромного водоворота. Вокруг него бурлили новые друзья, писатели, читатели, однокашники, богема, коллеги по разным унизительным работам, многочисленные соседи, случайные восхищённые знакомые, любовницы, а ходили слухи, что и любовники тоже. Люди меняли статусы: однокашники становились читателями, коллеги – любовницами, знакомые – соседями, но главное, все они, подобно каплям, стекались воедино. Сначала этот поток наполнил аквариум. Потом, перелившись через края, образовал лужу, затем – озеро и целое море.

Неожиданно для себя Миша стал весьма востребованным автором. При этом его отношение к жизни оставалось довольно специфическим: ирония с элементами жестокого цинизма. Это больше подходило для литературы и кино, нежели для судьбы. Как-то одна восторженная девушка из числа поклонниц, готовых отдаться в любую секунду, сказала в его присутствии, что если бы поймала золотую рыбку, обязательно попросила бы у неё, чтобы та даровала ей меньший вес. Недалекое создание и без того выглядело довольно худосочным, но Миша прокомментировал желание в своём репертуаре, посоветовав девице не удивляться, если чудо-рыбка, например, отнимет у неё ногу. Извечные тоскливые литераторские стоны о популярности он сводил к тому, что коль скоро имярек хочет быстро прославиться, ему нужно не писать тексты, а пойти на улицу и укокошить пару-тройку человек. Если численность жертв превысит десяток, то место в истории обеспечено. Серийные убийцы запоминаются надолго, а в последнее время – это вообще излюбленная тема.

Любые заявления о смерти, увечьях, крови Миша делал просто и спокойно, без напыщенного трагизма, печати отчаяния и налёта выспренности. Это нисколько не мешало ему оставаться по-хорошему «лёгким» человеком, как мотыльку не мешает тот факт, что он скоро умрёт. Правда, мотылёк об этом не подозревает…

Когда популярный автор, любимец публики, увлёкся наркотиками, никто не удивился, всё полностью соответствовало его образу жизни. Многие пытались помочь ему соскочить, но даже они, как выяснилось впоследствии, не догадывались, что Миша уже болен СПИДом. Единственным, кто предчувствовал грядущее несчастье, был Горенов. Во время их последней встречи ему показалось, будто друг сияет. От него исходил мягкий тающий красный свет, словно от заднего фонаря уезжающего в сумерки старого автомобиля. Георгия поразило это призрачное зрелище, но было непонятно, что оно значит, ведь о своём диагнозе Миша ничего не говорил. Он не сообщал никому, то ли из стеснения, то ли чтобы не вызывать жалости. Борис и Горенов никогда не обсуждали этот мучивший обоих вопрос, но каждый из них пришёл к выводу, что именно потому их друг и отказался от лечения: тогда название болезни стало бы очевидным.