Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Замок Призрена». 1877 год. Иллюстрация из книги «Славянские провинции Европейской Турции»
Как утверждают, заседания Призренской лиги проходили в небольшом доме неподалеку от действительно быстрой речки Быстрицы. Есть и другое мнение: отцы албанского освободительного движения на самом-то деле собирались в соседней мечети Гази Мехмет-паши, и вроде бы это больше похоже на правду: аккуратно выбеленное и оштукатуренное двухэтажное здание никак не вместит сотни гостей. В пору югославской либерализации конца 1960-х годов власти дозволили открыть здесь осторожный музей, но через три десятилетия, как сказано в развешанных по стенам пояснениях, «сербские оккупанты» разорили экспозицию и уничтожили исторические документы. Непохоже, впрочем, чтобы это сильно расстраивало старших школьников, прибывших на музейное подворье с экскурсией: как и положено тинейджерам, они увлечены селфи, перемигиванием и переглядыванием. Учитель с трудом созывает всех в кучу, чтобы произнести объяснительную речь, которую то и дело сбивают шепотки и смешки; в конце концов он машет рукой и позволяет классу заняться самофотографированием.
БАЛКАНСКИЕ ИСТОРИИ
КАК АЛБАНСКИЕ СЕМЬИ ЖИВУТ ПО ЗАКОНАМ ГОР
Предание гласит, что во второй половине XVI века князь Лека Дукаджини, владения которого охватывали север современной Албании и запад Косова, составил свод бытовых правил, закрепляющий патриархальный уклад жизни «свободных горцев» и совершенствующий их мораль. Дукаджини был влиятельным феодалом, то младшим соратником, то соперником Скандербега, после его смерти продолжившим борьбу с османами. Скандербег в албанском фольклоре получил прозвище Князь-дракон, а Дукаджини — Князь-ангел. По одной версии, Дукаджини собственноручно записал «Канун» (алб. kanuni, греч. кανών — «управление»), по другой — этот своеобразный кодекс гражданского права только назван его именем. В начале XX столетия критическое изучение «канона Дукаджини», у которого со временем появилось несколько региональных «изводов», предпринял албанский фольклорист Штефан Гечови, францисканский монах, много лет проживший среди горцев и описавший их предания и племенные законы. Гечови, застреленный в 1929 году сербским националистом, успел составить сборник военных песен пограничья (ключевой жанр албанского народного творчества) и кодифицировать устные версии «Кануна». Это албанское уложение, обязательное и для христиан, и для мусульман, включает в себя 12 разделов, каждый из которых состоит из сотни статей. Задача старших членов рода — не выдумывать новые законы, а следить за неукоснительным соблюдением тех, по которым жили предки. «Канун» — энциклопедия жизни, заменяющая правительство, суд, свободную прессу и государство вообще; он регулирует бытовые и хозяйственные споры, предписывает наказание за проступки и преступления (вплоть до смертной казни, сожжения дома провинившегося или изгнания его семьи). Выше прочего ставятся принципы мужской чести и равенства перед горским законом; нет ничего более оскорбительного, чем быть публично названным лжецом, лишиться оружия или стерпеть поношение в адрес женщин твоего рода. Вот тогда албанец, как и сообщил нам лорд Байрон, «берется за кинжал, чтоб смыть обиду кровью». Ключевые понятия «Кануна», охватывающего разные сферы общинной жизни, от организации коллективного хозяйства и правил землепользования до вопросов наследования имущества и празднования свадеб, — besa, мужское обещание, которое выполняется даже ценой жизни, закон безусловного гостеприимства, кодекс «правильного поведения» и лояльность своему клану. Самое противоречивое положение «Кануна» (раздел 10, статья 3) — обычай кровной мести, широко практиковавшийся на северных, гегских, территориях албанского мира до Второй мировой войны. Родовые междоусобицы тлели десятилетиями и продолжались в буквальном смысле до последнего боеспособного мужчины в семье (женщины, дети и старики не считались законными мишенями), при этом сложный ритуал «Кануна» соблюдался неукоснительно. «Убийство мести» совершается через определенный срок после того, как той или иной семье нанесено «оскорбление кровью», и только за пределами дома потенциальной жертвы. Существует и сложный механизм посредничества в примирении враждующих. В деталях смертельный церемониал расписан, например, в убедительном романе Исмаила Кадаре «Разбитый апрель», молодой герой которого Георгий Бериша, подчиняясь «Кануну», мстит за убийство брата, прекрасно понимая, что сам автоматически станет следующим, с кого спросится «долг крови». Действие этой книги происходит в 1930-е годы. Балканский коммунизм приглушил действие экстремальных положений «Кануна», но в 1990-е, когда системы государственного управления в Албании и Косове пошатнулись, о кровной мести вспомнили снова. Я встречал данные, что за посткоммунистические четверть века в трехмиллионной Албании по обычаям кровной мести убиты 10 тысяч человек и в состоянии кровной вражды находятся 3 тысячи семей. В какой степени можно доверять этим цифрам? Одни мои собеседники утверждали, что жестокий кодекс чести албанских горцев остался в прошлом, другие против этого категорически возражали. Во всяком случае, глобализация не смогла до конца искоренить по крайней мере некоторые зафиксированные «Кануном» традиции. Многие семьи из «горных районов» по-прежнему живут многочисленными кланами, по 30–40 человек трех-четырех поколений, их дома (окна обязательно выходят во двор) огорожены высокими глухими заборами. Младшие члены семьи безусловно выполняют указания старших и помалкивают в их присутствии. Финансы контролирует старейшина рода, он же распределяет обязанности между членами семьи, выбирает профессии и занятия детям и внукам. Даже случайный гость албанского дома оказывается под защитой его хозяев, приветливость к незнакомцу считается обязательной (мне довелось это испытывать на себе). Положение женщины в такой семье далеко от современных представлений о гендерном равенстве. Кое в чем «Канун» напоминает кавказские обычаи, схожие традиции сохраняются и в Черногории. Благородный князь Лека Дукаджини, кстати, придерживался правил, которые, возможно, собственноручно собрал воедино. В 1447 году он сдержал «клятву чести», заколов князя Леку Захарию, соперника в борьбе за руку и сердце прекрасной наследницы рода Душмани Ирины, — как гласит легенда, тот оскорбил Дукаджини при попытке сватовства.
Призрен мне показался образцовым, не побоюсь этого слова, типическим и совершенно правильным восточно-западным европейским городом, потому что здесь явственно чувствуется дыхание Балкан. Даже не так: Призрен и есть Балканы, потенциально — Балканы в самом прелестном своем воплощении. Те, кому по душе эти далекие от Парижа и Москвы диковатые края, знают: нет ничего лучше, чем погожим весенним утром сидеть в тени на берегу холодной говорливой реки неподалеку от Старого моста, глядеть на полуразваленную крепость на высоком холме и пытаться понять, о чем это шепчет ветер в листве чинары над твоей головой. В радиусе 100 метров в переплетении живописных узких улиц — прекрасной архитектуры мечеть Синана-паши, величественный православный собор Святого Георгия и аккуратный католический храм Пресвятой Богородицы, так что протяжный призыв муэдзина перекликается с колокольным звоном. Из чаршии, старого города, тянет дымом от прожаренных на углях чевапчичей, ароматами нуги, засахаренных орехов и сваренного на раскаленном песке кофе. Вокруг прогуливается разноразный сельский и городской люд: почтенные албанские старики в белых валяных шапочках, черноокие прелестницы в широких цветных юбках, смуглые негоцианты, и в их лотках чего только не обнаружишь…