– Вот, возьми это.

Не говоря ни слова, она взяла фонарь и держала его так крепко, как только могла, пока он пробивался вперед. Ее нельзя было назвать пушинкой, а ветер и промокший плащ еще больше затрудняли ему путь.

Дверь террасы от порыва ветра грохнула о стену, когда он открыл ее плечом. Сидони протянула руку и закрыла за ними дверь. Буря хлестала по окнам и сотрясала двери, но тишина в доме показалась ошеломляющей. Тишина, отягощенная множеством несказанных слов.

– Теперь можешь поставить меня, – пробормотала Сидони и заерзала.

– Не дергайся. – Плечи его болели, ноги готовы были подкоситься, но он не собирался отпускать ее. Он прошагал через холл к лестнице, оставляя за собой мокрую дорожку.

– Я сама могу идти, – настаивала она.

Джозеф хотел возразить, но потом вспомнил, как его безрассудство вынудило ее бежать из дома. Устыдившись своей настойчивости, он остановился и поставил ее на ноги.

Она покачнулась, не сводя глаз с его лица. Лучше б она не смотрела на него так. Как будто ждала, что он все исправит. Ни черта он не может исправить!

– Ой, – тихонько вскрикнула она и, не отрывая от него испуганного взгляда, со странной грацией стала оседать на пол.

– Господи, даруй мне терпение. – Он подхватил ее, не дав упасть, и снова поднял на руки, скользя по мокрой коже. – Не возражай.

– И не собиралась, – пробормотала она.

Движения Джозефа были неловкими от усталости, но он не выпустил бы ее даже под угрозой пыток. Ее место здесь, в его руках, даже если он держит ее в последний раз.

Войдя в спальню, Джозеф почувствовал, как она напряглась.

– Нет…

Она не доверяет ему, и он ее не винит.

Очень бережно он опустил ее на стул перед горящим камином.

– Bella, у тебя нет причин верить мне, но клянусь могилой моей матери, что оставлю тебя спокойно спать после того, как высушу и согрею.

Она воззрилась на него, и он не имел представления, что происходит в этой головке, облепленной мокрыми волосами. Наконец она резко кивнула. Зубы у нее стучали, а губы посинели.

– Ну хорошо…

Он помог ей снять плащ. Руки ее побелели от холода, а движения были нескоординированными. Он мужественно не сводил глаз с ее лица, стараясь не смотреть на выпуклости под разорванной одеждой.

Пройдя в другой конец комнаты, Джозеф схватил с умывальника стопку полотенец. Повесил одно себе на шею, другим стал вытирать Сидони. Не считая дрожи, она оставалась неподвижной, как кукла. Первое полотенце скоро промокло насквозь, и он потянулся за следующим.

Промокнув большую часть влаги, Джозеф бросил пропитанные водой полотенца на пол и повернулся к туалетному столику. Стараясь выглядеть по-отечески безвредным, он налил Сидони бренди и придержал бокал, чтобы она отпила, убедился, что ее рука крепко удерживает бокал. Затем, немного обтершись сам, подбросил в камин дров.

Мало-помалу Сидони возвращалась к жизни, превращаясь из того бессловесного создания, которое он принес наверх, в манящую женщину. Под влиянием спиртного и тепла краска стала проступать на лице. Он знал, что обещал вести себя как джентльмен, но не мог отвести от нее глаз. Сторонний наблюдатель, вероятно, сказал бы, что Сидони похожа на обломок крушения: густые волосы свисали прямыми черными жгутами, ноги, выглядывающие из-под рваного подола, были грязными и поцарапанными.

Для Джозефа же она оставалась невыразимо красивой.

Сидони всегда была для него красивой. Несмотря на все усилия не вмешивать в их отношения чувства, он на свою беду бесповоротно влюбился в Сидони Форсайт.

И с этим уже ничего не поделаешь.

Сквозь туман физических страданий Сидони наблюдала, как Джозеф сдернул с кровати покрывало, подойдя, протянул его ей.

– Тебе надо снять мокрую одежду.

Она не думала, что кровь ее достаточно согрелась, чтобы покраснеть, но покраснела. До корней мокрых волос. Как она сможет сидеть перед ним совсем без одежды? Она постаралась натянуть свое разорванное платье, пролив при этом бренди.

Он подхватил ее бокал и поставил на стол.

– Все в порядке, bella.

– Я не могу… – прерывисто выдавила она. Унизительные слезы потекли по щекам. Она ссутулилась на стуле, чтобы скрыть свою слабость.

– Я отвернусь, – мягко проговорил он, выпутал одну ее руку из тряпок и поднял на ноги.

– Что-то ты уж очень благородный, – подозрительно пробормотала она, хотя икота подпортила укоризненный эффект.

Вместо того чтобы божиться в своих благих намерениях, Джозеф вручил ей покрывало и повернулся спиной.

– Раздевайся и завернись в это.

Несмотря на изнеможение, Сидони уставилась на его тело. Его с успехом можно было бы назвать голым. Шелковые брюки облепляли тугие ягодицы и обрисовывали мощные бедра и икры. Он был таким сильным и живым, что даже сам воздух вокруг него пел. Она горячо желала ненавидеть его, хотя бы для того, чтобы вытеснить стыд, сгущающийся у нее в животе, но это было невозможно. Он так любезно нес ее под дождем, и сейчас его забота наполняла ее теплом. Поежившись, Сидони подогнула пальцы ног, потерев их о толстый турецкий ковер, дабы восстановить циркуляцию крови.

Одежда ее пребывала в таком состоянии, что достаточно было всего нескольких движений, чтобы та упала на пол. Накинув на плечи покрывало, Сидони бросила на Джозефа настороженный взгляд, но он не смотрел на нее.

Тогда она догадалась взглянуть мимо него в зеркало. И хотела было обозвать лжецом, но увидела в зеркале отражение его лица. Несмотря на озноб, несмотря на стремление сохранить остатки скромности, Сидони разжала руки – покрывало выскользнуло из заледеневших пальцев.

Глаза Джозефа были крепко зажмурены, а лицо искажено, словно от невыносимой боли.

Конечно, он, должно быть, умирает от холода, и все же тут что-то… другое. Эта боль рождена чем-то более серьезным, чем простое недомогание. Он выглядит так, словно все его самые сокровенные надежды обратились в прах.

Непроизвольный порыв утешить его застрял в горле. Сидони протянула к нему руку, но тут же закусила губу и сказала себе: это нелепо. То, что она сама не своя после сегодняшних событий, не означает, что он чувствует то же самое. У нее просто разыгралось воображение. И все же, вглядываясь в его резкие, искаженные черты, она не могла не думать, что этому мужчине нужна поддержка, нежность… любовь.

Любовь?..

Это слово вырвало ее из оцепенения. Она торопливо укутала в покрывало свое дрожащее тело.

– Можешь повернуться, – нахмурившись, проговорила Сидони.

Когда Джозеф повернулся, маска была на его лице. Добрая, заботливая маска, которую он надел, когда принес ее в дом.