— Родной мой! Вот ты где!

Она без приглашения уселась на одеяло, положила на грудь беспамятного прохладные руки с длинными пальцами и аккуратным маникюром.

Прикосновение это Плетневу понравилось, как понравилась и сама особа. Но не более того. Он ее не узнавал.

— Милый мой! Юрочка!

Особа наклонилась над ним и принялась нежно целовать. В щеки, в глаза, в шею. В аромат дорогих духов прокрался запах дешевого дезодоранта. Губы были сухими и холодными, как у Снежной королевы.

— Куда же ты пропал? Что с тобой стряслось? Мы все с ума сошли…

Должно быть, от Плетнева ждали чего-то большего. Какой-то другой реакции.

Потому что дама перестала его целовать и тихо, испуганно спросила:

— Ты меня не узнаешь? Юра! Юрочка…

За ее спиной с видом зрителей шоу «Пусть голосят» наблюдали сцену воссоединения доктор и сосед по палате. Плетневу показалось, что лечащий врач сценой недовольна. Зато сосед в восторге уверенно показывал большой палец. Наверно, имея в виду достоинства его объявившейся жены.

— Ну? Это же я, Лера. Твоя жена. Узнаешь? — Дама настаивала, но делала это без нажима, деликатно. Как будто боялась его напугать.

— А я — Юра? — спросил обалдевший Плетнев.

Почему-то он готов был ей верить. Скажет Юра, значит — Юра.

— Конечно! — подтвердила она, и Плетнев почувствовал, что ему стало легче. — Ничего. Ты все вспомнишь. Обязательно вспомнишь, родной мой, — она дотронулась до его лба прохладными пальцами, — мы поедем домой, и там ты все обязательно вспомнишь. Ты непременно поправишься.

Красивой женщине — а Плетнев видел, что она красивая, — хотелось верить. И домой из больницы тоже хотелось. Надоело слушать, как храпит по ночам сосед. Надоело нюхать отвратительную больничную еду. Может быть, жена умеет вкусно готовить?

— Я тебе покушать принесла, — она метнулась к столу, достала из пакета завернутый в теплый шарф сверток, выудила оттуда контейнер с каким-то кушаньем. Пахло из контейнера аппетитно, — твое любимое. Открывай ротик…

Она с ложкой и контейнером устроилась на кровати, поднесла к его рту полную ложку ароматного варева.

Плетнев не стал спорить и открыл рот. Действительно очень вкусно. Что — непонятно, но, наверное, в самом деле — его любимое.

— Я тебе дома еще приготовлю.

Сосед по палате с нескрываемой завистью наблюдал семейную идиллию. Не каждому так везет — жена красавица и отлично готовит! Лечащий врач тоже выглядела почти счастливой.

— Вы не волнуйтесь, травма неопасная. Все будет хорошо, — снова заверила она воссоединившуюся семью стандартной формулировкой.

* * *

Боль не проходила. И ладно если б это была зубная боль. Или головная… А то — не знаешь, как правильно и сказать… Если политкорректно — южно-поясничная. То есть крайне непрестижная.

Вячеслав Андреевич зажмурился от досады. Как жить с таким позором? А если это навсегда? Словно верная любовь.

— Не дрейфь, через неделю сядешь.

Как-то двусмысленно звучит…

Он осторожно повернул голову. На него в упор глядела белка. Хорошенькая такая белочка с остренькими ушками и кисточками на концах. Только почему-то из-под пушистой шкурки у нее вываливалась молочно-белая грудь и глаза были ярко накрашены, а малиновые губы шевелились.

— Спокойно лежи, — приказало животное.

«Допился, — констатировал раненый, — не думал, что она так быстро наступает, да еще от вина. Наверно, это не только от алкоголя, но и от нервов».

После последних переживаний не то что белочки — динозавры мерещиться будут.

— А ты не дергай рукой! Свети лучше! — Второй женский голос раздался сверху.

Он перевел взгляд и обнаружил рядом с собой камуфляжные брюки.

— Антон Романыч! Не со зла я! — покаянно склонил голову один из помощников мэра, нагибаясь и с робкой надеждой заглядывая гостю в глаза. — Рука дрогнула. Думал, медведь. Не губите…

Золотов не ответил. Попытался проанализировать ситуацию. После выстрела он на пару минут потерял сознание. Очнулся в трясущемся джипе. На животе, в багажнике. Решил, что это финиш. Его разоблачили, подстрелили и теперь везут прикапывать. От безысходности снова впал в обморок. Но пришел в себя не в яме, а на обеденном столе Коли. И снова задницей в небо.

— Ой, не дергайтесь, — попросила женщина, — еще немного.

В отражении самовара Вячеслав Андреевич рассмотрел, что колдует над ним медработник совершенно диковинной наружности. Без халата, зато в белом кружевном белье и с заячьими ушами.

— Пинцет! — приказала Зайка, отнимая от ягодицы Золотова окровавленную марлю.

Белочка тут же протянула ей щипчики для маникюра.

— Ну че? — с неподдельной тревогой поинтересовался Леший.

— Хорошо, дробь мелкая, — не отрываясь от работы, отозвалась Зайка, — и расстояние большое. Не кучно легла. Но все равно в больницу надо. Я бы и сама справилась, но инструментов нет.

— Ты «лепилка», что ли? — удивился Коля.

— Сам ты лепилка! Недоучилась немного на фельдшера, — рассердилась Зайка и скомандовала Кишке с Лешим: — Все, несите…

Разбуженный среди ночи Ланцов, всклокоченный и красный, как бычья тряпка с корриды, бегал в пижаме по спальне, до боли сжимая трубку мозолистой рукой.

— Вы понимаете, бараны, какую он нам теперь проверку устроит?! Понимаете?! Быстро его в больницу, в люксовый номер!

Ох, все нужно делать самому! Никому ничего доверить нельзя! От предчувствия возможных неприятностей, от осознания безвыходности положения купидон Ланцов почувствовал, как сдавило сердце. Нужно жену разбудить, пусть капель накапает сердечных. Но тут же вспомнил, что жена у него новая, молодая. Это старую можно было будить среди ночи, заставлять за каплями бегать. А эта не пойдет. Этой вообще не стоило говорить, что ее бурундучок здоровьем слаб. Не поймет. Да — и здесь придется все самому…

От осознания полного, абсолютного отсутствия поддержки с любой из сторон Иван Михайлович еще больше рассвирепел:

— Я вас языком заставлю ему задницу вылизывать! Каждую дробинку! Кретины! Мигом в больницу! Да, и еду ему обеспечьте там приличную! И все остальное чтобы было!

Теперь же надо как-то начальству докладывать о происшествии. По всему выходило, что Ланцов завалил доверенный ему участок работы. На текущий момент — очень важный.

Больница в Великозельске выглядела так, что жить в ней совсем не хотелось, а умирать было страшно.

Золотова занесли в приемный покой, напоминавший прокаженного, с которого слезает последняя кожа, уложили на допотопную каталку, зато накрыли чистой простынкой.

Кишка отправился на переговоры с дежурным врачом.