Ему казалось, что такое важное событие, как собственная свадьба, не может начисто исчезнуть из памяти. Хоть что-то, но должно было остаться. Тем не менее ничего вспомнить он не мог, как ни старался. Хм, там, на свадьбе в этой Борщовке, наверное, были родственники с обеих сторон. Мама, папа…

— А родители? Мои родители?

— Бедненький мой… Ты из детдома, — огорошила жена, — родители погибли на пожаре, когда тебе не было и трех. Опекуны не нашлись…

— Ни фига себе! А дети? У нас с тобой есть дети?

— Нет пока. Ты считаешь, что сначала надо наладить быт. Встать на ноги, — напомнила она, не выдержала и тяжело вздохнула. — Я пока с чужими детьми нянчусь. Бебиситтером. А ты в театре пьесу ставишь. Ну, вспоминаешь?

Не вспоминалось. Никак. Даже не представлял себе, как это — ставить пьесу. Куда ставить? Зачем? И как-то странно любить друг друга и не хотеть детей. А может, она его не любит? Хотя что такое любовь? Хорошо бы вспомнить.

Она, казалось, окунулась в собственные воспоминания и неожиданно чему-то там засмеялась.

— А недавно мы с тобой в Таиланд ездили по горящему туру. Монастыри, река Квай… У тебя еще обезьяна отняла сумочку с мобильником и паспортом. Помнишь?

— А потом?

— Паспорт выкинула, мобильник и деньги украла. Вернулись, ты сразу пошел в полицию…

— На обезьяну заявлять?

— Паспорт восстановить… Они приняли документы и сказали прийти через две недели… А еще в Таиланде мы катались на плотах. А купались в источниках. Как здорово было!

— И фото есть? — Плетневу стало вдруг казаться, что так не бывает. Хоть какие-то, самые сильные впечатления, но должны остаться. Не может быть, чтобы от удара по голове исчезло все. Вообще все, кроме языка и рефлексов.

— Конечно. Дома, в компьютере, — она нежно погладила его по руке. — Ничего, вернемся и вместе посмотрим. Я люблю наши фотки смотреть. Там, в компьютере, и свадебные…

— Эй!.. Иванов?!

Он хотел у нее еще что-то спросить, но не успел. Со стороны дороги к ограде припала крашеная патлатая блондинка неопределенного возраста, вцепилась руками в прутья, словно ведьма, которую везли в клетке на костер.

Они обернулись.

— Ну здравствуй, Юрик! — В голосе ведьмы ехидства и презрения было значительно больше, чем искренней радости. — Куда же ты пропал? Гений театральный!

Очередная незнакомка. Очередной провал в памяти. Какая-то неприятная, потасканная баба, принимающая картинные позы и неестественно четко выговаривающая слова.

— Вы кто? — Валерия тоже удивилась вмешательству потрепанной тетки.

— А вы у него спросите!

— Юра потерял память. Его ударили. По голове.

— Он не память, он совесть потерял! — зло констатировала незнакомка и уперла руки в крутые бока. — Жена, что ли? Отлично! Когда придет в себя, вы спросите, кому он подарил вот это!

Ведьма издали продемонстрировала законной супруге крупное кольцо на безымянном пальце. Потрясая драгметаллом, жестко бросила несчастному Плетневу:

— А тебе, гад и подлец, мои слезы отольются! Ах, любимая! Ах, главная роль! Сколько раз давала слово никому из вашего театрального балагана не верить! Все вы, сволочи, одинаковые! Тьфу!

Она резко развернулась на каблуках, села в немолодое «вольво», томившееся на аварийке тут же у ограды, и укатила, подняв столб пыли.

Плетнев, не в силах бороться дальше с чувствами и женщинами, тяжело осел на скамейку.

— Юра, это та самая, да? Ты не пугайся, я же в курсе… — Жена осторожно присела рядом.

— Какая — та самая?

Антон Романович равнодушно пошевелил плечом, качнул головой. Даже такое яркое впечатление, как адюльтер, оказалось напрочь стертым из сознания.

— Ну с которой у тебя в прошлом году… Кажется, Катя.

Он припомнил намечавшиеся брыли укатившей в тыкве Золушки, ее наползающие на бока жиры, прическу, похожую на стог сена. Нервно передернулся и решительно заявил:

— Нет. Не может быть. С этой — никогда в жизни!

Лера чуть заметно улыбнулась, успокаивающе погладила по руке. Ладно-ладно, нет так нет. Никогда и хорошо. Аккуратно пристроила голову ему на плечо.

— А почему она говорила про главную роль? — вспомнил Плетнев. — Главная роль — это как?

Жена оторвала голову от плеча, посмотрела ему в глаза, и Плетневу показалось, что она сейчас заплачет.

— Юраша, бедный мой! Ничего, ты все вспомнишь. Мы с тобой вместе обязательно вспомним, да?

Она наклонилась поближе и ласково поцеловала его в щеку. Пахнуло легкими, свежими духами с ароматом цветов, названия которых Плетнев не помнил и раньше, а тем более сейчас. Антон Романович немного повернулся, поймал ее губы своими, подтянул за шею поближе. Рефлекс сработал. Она с удовольствием откликнулась на поцелуй, но очень быстро взяла себя в руки и резко отодвинулась.

— Юра, подожди, тебе нельзя нервничать. Потерпи до дома. Я говорила с врачом, она сказала — если анализы в норме, тебя выпишут очень скоро.

Плетнев неожиданно почувствовал, что ему не хочется ждать до «очень скоро»… А значит, основной рефлекс тоже работал.

* * *

По двору возле здания великозельского отдела полиции не очень прилежно шуршала желтая пластиковая метла на слишком коротком неудобном черенке. Таким образом ежедневно наводился порядок силами задержанного мелкого криминального элемента. Шур-шур, шур-шур — доносилось в раскрытые окна вместе с клубами поднятой в воздух пыли. На самом деле обиженный элемент не столько подметал, сколько просто разбрасывал мусор назло «мусорам».

Оперативный уполномоченный Дима Федоров сидел в кабинете, слушал мелодии метлы и терзался угрызениями совести, ибо не полностью растерял ее в борьбе с преступностью. Ясно понимал, что поступил по-свински, отказав Насте. Но что было делать? Ей, конечно, легко обвинять! Да кто в здравом уме свяжется в Великозельске с младшим Лузиным? Лузинский дядя в порошок потом сотрет!

Но если по совести, то Настя права. Как она сказала? Только пьяных на улице и можете забирать! Да и то не всех. Комедийные сериалы про вас снимать надо.

Да, Дима Федоров, должно быть, выглядел в Настиных глазах трусом и подлецом. А тут еще какой-то тип из столицы нарисовался. Курганы они вместе разглядывают! По ресторанам ходят, пока Дима поросят ворованных ищет. Тот, московский, непонятно еще, что за гусь по линии культуры, но угрозу личному счастью представляет несомненно.

Дима твердо решил бороться за Настю до последней капли крови. Поэтому, раззадорив себя картинами времяпровождения любимой девушки со столичным кренделем, взял служебный «уазик» и поехал к дому Лузина-младшего исполнять гражданский, профессиональный, но главное — личный долг.