– Однако она и не совсем врет. Надо истолковывать ее слова.

Можно было подумать, что речь идет о какой-то пифии.

– К чему ты клонишь? – в нетерпении спросила Франсуаза.

Пьер усмехнулся.

– Тебя не удивило, что она в общем-то упрекала меня в том, что я с пятницы не виделся с ней?

– Да, – согласилась Франсуаза, – это доказывает, что она начинает дорожить тобой.

– Начинать и идти до конца для этой девушки одно и то же, – сказал Пьер.

– Как это?

– Мне кажется, у нее ко мне чересчур добрые чувства, – сказал Пьер с самодовольством, отчасти наигранным, но выдававшим глубокое удовлетворение. Франсуаза была этим шокирована; обычно сдержанная прямолинейность Пьера ее забавляла, однако Пьер ценил Ксавьер, нежность, которая в «Поль Нор» светилась во всех его улыбках, была непритворной, и этот циничный тон настораживал.

– Я не понимаю, в чем ее добрые чувства к тебе извиняют Ксавьер, – сказала она.

– Надо поставить себя на ее место, – отвечал Пьер. – Вот создание пылкое и горделивое: я торжественно предлагаю ей свою дружбу, и в первый же раз, когда встает вопрос о встрече, я выгляжу так, словно мне предстоит свернуть горы, чтобы выкроить для нее несколько часов. Ее это обидело.

– Во всяком случае, не сразу, – возразила Франсуаза.

– Безусловно, но она это обдумала, и поскольку в последующие дни она не видела меня, как ей того хотелось, это стало страшной обидой. Добавь, в пятницу именно ты особенно возражала в отношении Жербера: как бы она ни любила тебя всем сердцем, для ее собственнической душонки ты все-таки самая большая преграда между нею и мной; с помощью секрета, который требовался от нее, она ухватила целую судьбу. И она поступила как ребенок, который смешивает карты, когда проигрывает партию.

– Ты слишком многое ей приписываешь, – заметила Франсуаза.

– А ты всегда слишком мало, – нетерпеливо возразил Пьер; не в первый раз за день он говорил по поводу Ксавьер резким тоном. – Я не утверждаю, что она четко все это для себя сформировала, но таков смысл ее поступка.

– Возможно, – согласилась Франсуаза.

Таким образом, если верить Пьеру, Ксавьер рассматривала ее как нежелательное лицо и ревновала к ней; Франсуаза без удовольствия вспомнила чувство, которое испытала при виде благоговейного лица Ксавьер; ей почудилось, что ее обманули.

– Это замысловатое толкование, – продолжала она, – но я не думаю, что для поступков Ксавьер вообще можно найти окончательное толкование: в основном она живет согласно своим настроениям.

– Но зато у ее настроений двойное дно, – сказал Пьер. – Тебе не кажется, что она пришла в ярость из-за умывальника потому, что уже была возбуждена? Ее переезд – это было бегство, и я уверен, что она бежала от меня, поскольку сердилась на себя за то, что привязалась ко мне.

– Словом, ты думаешь, что к ее поведению есть ключ, и ключ этот – внезапная страсть к тебе?

Губа Пьера слегка выдвинулась вперед.

– Я не говорю, что это страсть, – сказал он.

Слова Франсуазы раздосадовали его: по сути, это было одно из тех прямолинейных уточнений, за которые он упрекал Элизабет.

– Настоящая любовь… – сказала Франсуаза. – Я не думаю, что Ксавьер на такую способна. – Она задумалась. – Восторги, желания, досада, требования – допускаю, но того вида согласия, которое нужно, чтобы все эти опыты стали основой прочного чувства, этого, я полагаю, от нее никогда не добиться.

– Будущее нам покажет, – сказал Пьер; профиль его еще более заострился.

Сняв пиджак, он исчез за ширмой. Франсуаза начала раздеваться. Она говорила искренне; с Пьером она никогда не осторожничала – не было в нем ничего болезненного или скрытого, к чему следовало приближаться только на цыпочках, и она была не права. В этот вечер надо было хорошенько подумать, прежде чем говорить.

– Разумеется, никогда она не смотрела на тебя так, как этим вечером в «Поль Нор», – сказала Франсуаза.

– Ты тоже заметила? – спросил Пьер.

У Франсуазы перехватило горло; эта фраза была заранее обусловлена, фраза для чужого, и она достигла своей цели. За ширмой находился чужой, который чистил зубы. Ее осенила одна мысль. Если Ксавьер отказалась сегодня от ее помощи, то в основном не потому ли, что хотела поскорее остаться наедине с образом Пьера? Вполне возможно, что он угадал истину; это ведь был диалог между ними, который продолжался весь день; это ведь Пьеру Ксавьер с готовностью открывала свою душу, и объединял их своего рода сговор. Что ж! Так оно лучше; это освобождало ее от той истории, бремени которой она начала опасаться. Пьер уже принял Ксавьер в гораздо большей степени, чем когда-либо соглашалась это сделать Франсуаза; она оставляла ее ему. Отныне Ксавьер принадлежала Пьеру.

– Нигде не пьют такого хорошего кофе, как здесь, – сказала Франсуаза, поставив чашку на блюдце.

Мадам Микель улыбнулась:

– Еще бы, такой тебе не подают в твоих дешевых ресторанах.

Она листала модную газету, и Франсуаза присела на ручку ее кресла. Мадам Микель читала «Тан» у камина, где пылал огонь. За двадцать лет ничего не изменилось, это было гнетуще. Когда Франсуаза вновь попадала в эту квартиру, ей казалось, что все эти годы никуда ее не привели: время расстилалось вокруг нее сладковатой застойной лужей. Жить означало стареть, и ничего более.

– Даладье действительно замечательно говорил, – сказала мадам Микель. – Очень твердо, очень достойно; он не уступит ни пяди.

– Говорят, будто лично Бонне расположен к уступкам, – сказала Франсуаза, – уверяют даже, что он будто бы приступил к переговорам снизу относительно Джибути.

– Заметь, что в самих итальянских требованиях нет ничего чрезмерного, – сказала мадам Микель, – но их тон недопустим; ни в коем случае нельзя идти на уступки после такого ультиматума.

– Ты же не начнешь все-таки войну из-за вопроса престижа? – спросила Франсуаза.

– Но мы не можем также согласиться стать нацией второго порядка, спрятавшись за линией Мажино.

– Нет, – согласилась Франсуаза. – Это трудно.

Избегая когда-либо касаться принципиальных вопросов, она с легкостью приходила к определенному пониманию с родственниками.

– Ты думаешь, мне пойдет такой покрой платья?

– Конечно, мама, ты такая худенькая.

Она взглянула на часы: два. Пьер уже сидел за столиком с чашкой скверного кофе; первые два раза Ксавьер являлась на урок с таким опозданием, что сегодня они решили встретиться в «Доме» часом раньше, чтобы действительно приняться за работу в нужное время; возможно, она была уже там, она непредсказуема.

– На сотое представление «Юлия Цезаря» мне потребуется вечернее платье, – сказала Франсуаза, – не знаю, что выбрать.