— Он хоть и дурак, и пьяница, но Христа чтит, — заявил артельщик.

— Вот как? Тогда надо найти того, кто убил. Он ведь и тебя подставил, понимаешь?

— А как же. Найти Ванькина собутыльника, значит? — уточнил Заостровский, облизывая потрескавшиеся губы. — Вот негодный какой человек: решил меня под высылку подвести… А я его сыщу, сыщу!

— Знаешь того собутыльника? — оживился Филиппов.

— Видел. В пивной. И запомнил. Наружность у него больно приметная: брови черные, а усы седые. И здесь (артельщик ткнул себя пальцем в левую скулу) следы бывшего кожного страдания.

Тут уже насторожился Лыков. Что-то знакомое…

— В какой пивной ты видел его?

— На углу с Раменской.

— И так хорошо успел его рассмотреть? А ты не врешь?

— Правду говорю, истинный крест. Я ведь тоже там застрял, пропустил полдюжинки. И прошел мимо них, когда домой собрался. Ванька наш тогда уже сильно херый был, лыка не вязал. А тот с черными бровями ему все подливал. Я еще подумал: завтра паря не выйдет, в запой нырнет.

— Крючок при них имелся?

— Ага, в углу стоял.

— Ты вот что, Иван Петрович, — доверительно заговорил Лыков. — Ты походи по тем местам. Людей поспрошай. Может, кто что важное про жоха скажет. Знает его имя или где искать. Если хочешь, возьми с собой сыскного надзирателя.

— Я лучше сам, — твердо ответил артельщик. — Разрешите выполнять, ваше…

Он запнулся, и Мищук ему подсказал:

— …высокородие.

— Сроку сорок восемь часов, а то Драчевский осерчает, — приплел для солидности Лыков.

— Будет сделано!

Заостровский удалился. Филиппов недоверчиво спросил у гостя:

— Вы думаете, он что-то может разузнать? В Петербурге проживает два миллиона человек.

— Конечно, может, Владимир Гаврилович. Наш тряпичник построит своих воров в шеренгу. Даст им задание. Те обойдут другие хевры, потолкуют. Надо-де хозяина спасти, не знаете ли вы такого жоха? Вторые воры спросят у третьих, третьи у четвертых, и так далее. Мне ли вам объяснять, какая у «красных»[52] смычка?

— Ну поглядим. Впервые вижу, чтобы блатные полиции помогали…

Лыков оказался прав. К вечеру следующего дня Заостровский пришел на Офицерскую и сказал:

— Таки есть кое-что.

Мищук взялся за перо.

— Я поручил Марье Ивановне…

Чиновник для поручений пояснил Лыкову:

— Это кличка маза карманников Алексея Бедняка.

Артельщик продолжил:

— Тот обязал Жоржика, Маруську Толстую и Ваську Сатану…

— Шайка воров с Разъезжей, — вставил Мищук и прикрикнул на Заостровского: — Давай уже к делу!

— Слушаюсь. Они и нашли. Есть такой… Зовут его по паспорту Иосиф Панфилов. Мещанин города Нахичевань-на-Дону. Прописан в Лейхтенбергской улице, в доме нумер два. И при этом — мутный!

— В каком смысле?

— А чем себя содержит, непонятно.

— Таких половина города! Вот взять хотя бы тебя.

Артельщик неодобрительно посмотрел на чиновника для поручений:

— Таких, да не таких. Панфилов фартовый, а мы его еле-еле нашли. Все почему? Мутный. Вон их высокородие уж поняли меня.

Лыков подсел к доносителю поближе:

— Он ведь приезжий? Из Москвы?

— Да.

— Спасибо, Иван Петрович. Вины твои с тебя сняты, можешь пока маклакствовать дальше. Только не увлекайся.

Заостровский ушел. Алексей Николаевич принялся насвистывать какую-то мелодию. Мищук заинтригованно смотрел на него и ждал. Потом спросил:

— Вы знаете этого чернобрового?

— Похож на одного…

— Будем брать?

— Ага.

В час ночи сыскные явились на Лейхтенбергскую улицу, растолкали жильца и велели быстро одеваться. Тот спросонья начал было скандалить, но ему посоветовали заткнуться. Вскоре дядя уже сидел перед Филипповым и давал первые показания. Лыков расположился напротив и рассматривал содержимое карманов задержанного. Он осторожно брал предметы двумя пальцами, крутил их, а потом складывал в газету.

— Вы чего, Алексей Николаевич? — недоуменно спросил начальник СПСП.

— Прикажите снять с них пальцевые отпечатки, — попросил Лыков. — Пусть из бумажника вынут купюры, вытрясут монеты и тоже проверят на пальцы.

— Ладно, сделаем.

— И еще пусть дактилоскопируют убитого.

Филиппов чуть не поперхнулся:

— Вы полагаете?

— Скорее, надеюсь. С крюка ничего не снимешь, он пролежал несколько часов в воде. А тут есть шансы.

Панфилов не обратил на этот разговор никакого внимания. Он отвечал на вопросы бойко и безбоязненно. Видать, что тертый. Да, с крючочником он пил. А нельзя, что ли? Понравился ему парень: тихий, работящий. Вот и уважил. Потом ушел и ничего такого не знает. Железякой этого парня убили человека? Вот так да… Чужая душа потемки. А может, это не он вовсе? Другой кто? Вы сыщики, вы ищите! Меня подозреваете? Смешно. Доказать-то сумеете? Правду говорят: легавым все равно, виновен кто или не виновен; была бы шея, а хомут накинут.

Делопроизводитель послушал этот разговор и ушел к себе департамент. Утром ему телефонировал Филиппов. Он был непривычно весел.

— Вы оказались правы, — сказал один статский советник другому. — Бумажник и деньги в нем — все принадлежало Дьяченко-Белому. Это абсолютная улика, поздравляю. Также пальцы убитого нашли на ключе от часов, на самих часах и на запонках. Панфилов сгорел.

— Вряд ли он с вами согласится, — скептически произнес делопроизводитель. — Люди такого типа не верят в науку. Чтобы убедить их, что они сгорели, требуется нечто большее.

— А вот и нет, — рассмеялся Владимир Гаврилович. — Этот другой, он газеты почитывает. И сразу изменился в лице. Мы оставили его ненадолго в покое, велели подумать. Хотите поучаствовать во втором допросе?

Лыков отказался. Он считал, что дальше люди Филиппова справятся сами, а тут дела, розыскные альбомы надо шлепать…

Вечером того же дня два сыщика случайно встретились на Гороховой, в приемной Драчевского. Начальник СПСП, не дожидаясь вопросов, сразу сообщил:

— А Панфилов пытается симулировать сумасшествие. Чует, что влип с пальчиками, вот и мухлюет.

— На экспертизу послали?

— Завтра отдадим на одиннадцатую версту[53].