Оживленно болтая про инсультную бабушку, я утащила покорного Сашку на четвертый этаж. Вход в тамошнее отделение был свободен (похоже, у пульмонологов в отличие от реаниматологов День открытых дверей), и мы не замедлили войти. Быстро-быстро – я шагом, оболваненный Сашка в вольном стиле «спотыкач» – прошествовали по коридору и вышли на боковую лестницу. Сделано это было, разумеется, не для того, чтобы в скоростном режиме насладиться картинами жизни и быта отделения, а с целью запутать следы.

На боковой лестнице я прекратила изображать из себя сладкую идиотку, отклеилась от Сашки и заговорила своим нормальным голосом, сохранив, правда, высокий темп речи:

– Спокойно, Саня, я не чокнулась, это было представление для того парня на лестнице – он из милиции, ждал тебя. Шевелись, будем отсюда убираться, у меня во дворе машина!

Не скажу, что эта информация вернула Сашке нормальный цвет лица, но притормаживать он перестал, так что минут через пять мы с ним уже сидели в машине и выезжали с больничного двора. Я сосредоточенно выкручивала руль, объезжая «Скорые», а Сашка держался за голову: выходили мы через цокольный этаж с низкими потолками, парень в спешке забыл пригнуться и крепко приложился лбом о притолоку.

– Паспорт с собой? – спросила я, оценив его бледность. – Если с собой, можем заехать в травм– пункт, а то вдруг у тебя сотрясение мозга. Давай? Только без паспорта не примут.

– Нет у меня ни паспорта, ни сотрясения, – нелюбезно ответил Сашка.

Я не стала настаивать. Приближался обеденный перерыв, на улицах было тесно от машин. Моторизированные офисные работники торопились к кормушкам, в нетерпении то и дело нарушая правила дорожного движения. Чтобы не попасть в ДТП, я была предельно внимательна и на разговоры не отвлекалась. Сашка тоже общаться не рвался, сидел тихо, смотрел в окошко и помалкивал. Я только удивлялась его выдержке: надо же, ни единого вопроса не задал!

С непроходимостью дорожного тракта боролись минут тридцать, пока не пробились на окраину. Там рулить стало полегче, и я первая не выдержала, нарушила затянувшееся молчание:

– Не хочешь узнать, куда мы едем?

Сашка нехотя повернул голову:

– Куда мы едем?

– За город, – ответила я. – Твоя мама просила увезти тебя из Екатеринодара, чтобы держать подальше от следствия по делу об убийстве Марии Петропавловской.

Сашка вздрогнул и снова отвернулся. Я с запоздалым раскаянием подумала, что тема гибели любимой женщины для парня наверняка очень мучительна, так что надо бы мне с ним поделикатнее…

– Есть предложения по поводу пункта назначения?

– Мне все равно, – глухо ответил Сашка.

Я сочувственно посмотрела на белобрысый затылок с трогательными мальчишескими вихрами. Бедный пацан, каково ему сейчас!

– Если все равно, то едем в станицу Верховецкую.

Сашка промолчал, но я уже разговорилась и не могла остановиться. Мне хотелось объяснить своему пассажиру, почему из сорока трех районов края я выбрала именно этот.

– Не спросишь, почему в Верховецкую?

– Почему в Верховецкую?

Спросил, но голос совершенно безразличный!

– Потому что именно туда ездила этим летом Маша со своим малышом.

Он даже не обернулся:

– И что?

– А то, что никто не знает, где сейчас этот малыш! – я начала сердиться. – Или ты знаешь?

– Не знаю, – в голосе по-прежнему ноль эмоций.

Это меня разозлило. Я все понимаю: Сашка молодой пацан, сам еще почти мальчишка, но раз уж сумел сделать ребенка – умей и ответственность за него нести!

– Не знаешь или не хочешь знать?

Прежде чем ответить, Сашка подумал. Это мне понравилось – все-таки примеряется парень к тяжести родительского долга.

– Хочу.

– Отлично, – с облегчением выдохнула я. – Тогда едем в Верховецкую.

На этом принципиальный разговор закончился. Минут через сорок Сашка предложил сменить меня за рулем, я согласилась, и за два часа пути мы не обменялись и тремя словами.

– М-му-у-у! – с трагическим надрывом проревел мне в ухо густой животный бас.

С перепугу я так дернулась, что только пристегнутый ремень безопасности удержал меня в кресле.

– Му!

В окошке рядом со мной маячила печальная коровья морда.

– Брысь отсюда! – воскликнула я и поспешно подняла стекло.

Буренка стояла бок о бок с нашей машиной, не позволяя мне открыть дверцу и выйти. С другой стороны «шестерки» осады не было, так что Сашка беспрепятственно вылез из автомобиля и курил на обочине, стоя спиной ко мне, лицом к народным массам. Упомянутые массы в большом количестве имелись в поле, где происходил сезонный апофигей крестьянской жизни – уборка картофеля силами какого-то детско-юношеского коллектива. Меньшая часть младых сборщиков плодов чужого труда рассредоточилась по полю, большая группировалась вокруг юноши с гитарой. В хрустальном воздухе болезненно звенели фальшивые аккорды и ломкие голоса певцов и певиц. Пара фигуристых барышень в тугих трикотажных штанах и коротеньких курточках лениво выплясывала вокруг перевернутого ведра. Юноши – и Сашка Торопов тоже – подбадривали красных девиц возгласами.

– Эй, добрый молодец! – позвала я. – Встань ко мне передом, к полю задом!

Сашка неохотно обернулся, и его свежее румяное лицо быстро утратило оживление.

– Почему не едем дальше? – строго спросила я.

– Потому что приехали!

Он кивнул на дорожный указатель, который я поначалу не заметила, так как вид на него загораживала упитанная корова: «Ст. Верховецкая».

Саму станицу мы увидели метров через триста.

– Лепота!

Я с удовольствием оглядела дома вдоль дороги – такой же извилистой и узкой, как двадцать лет назад, но уже заасфальтированной. В станицу пришла цивилизация.

– Куда дальше? – сухо спросил Сашка.

Ответа на этот вопрос у меня не было, так как ни адреса, ни даже имени станичной бабки-няньки Машиного младенца я не знала. Однако по стародавнему опыту студенческого гостевания в Верховецкой я помнила, что сельский люд в данной местности весьма общителен и доброжелателен.

– Сейчас все узнаем, тормози! – велела я.

Над заросшей лопухами канавой, в которой копошились упитанные белые гуси, восседала на складном стульчике бабуля с длинной хворостиной. Она неторопливо поводила прутиком вправо-влево и была похожа на дирижера, вслепую руководящего исполнением лирического произведения в темпе легато. Глаза дирижерша зажмурила, а рот приоткрыла.

– Здравствуйте, бабушка! – бодро провозгласила я.

На морщинистом лице старушки произошла перемена мест слагаемых: глаза открылись, а рот закрылся.