ни к еде, хотя кровопотеря и опустошенный резерв требовали возмещения затрат, а также, несмотря на ненависть к холоду и сырости, сидел на холодном полу, вперившись в ночное небо — всем видом показывал тщетность любых переговоров, ультиматумов, условий и просьб.

Находись Некр здесь в одиночестве, он был бы счастлив. Увы. То ли по недомыслию, то ли специально — в качестве своеобразной пытки — к нему подселили узника из людей. Вначале тот забился в угол и сверлил Некра маленькими, злыми глазками, похожими на крысиные. Теперь явно осмелел, поскольку уже дважды пробовал привлечь к себе внимание. Вначале бил кулаком в стену, а когда Некр не отреагировал, заворчал что-то себе под нос. Самое забавное, к еде он не притронулся тоже, видно сочтя ее отравленной.

— Гордый больно… из бла-ародных, — донесся до него хриплый, лишенный интонаций голос, который, не являйся Некр некромантом, непременно назвал бы потусторонним. — А гордость — смертный грех.

Некр проигнорировал замечание и не пожелал отвечать, снова глянув на небо. Подселенец начал нести чушь религиозно-культового толка, шипеть проклятия и тотчас каяться, вымаливая прощение за гнусные слова у своего бога. Очередного бога. Сколько их уже было на этой планете?.. И не сосчитать.

«Когда же вы научитесь верить в себя, а не в собственные страхи?» — с досадой подумал Некр, прикрыв глаза и начиная подремывать.

Сон был красочным, каких давно не приходило на воле. Видимо, вынужденное бездействие, подстегнуло воображение. Некр парил черной птицей над большим каньоном, внизу тоненькой змейкой текла река. Взмах чудовищно-больших крыльев — и змейка уступила место другой: огромной и величественной, сложенной из скал и глыб. Пройти по ее гребню не сумел бы никто. Даже альпаки не забирались столь высоко. Некр забрался туда, где не летали птицы. Его терзал холод, но ради лежащих внизу красот, можно было и потерпеть.

Кто-то тронул его за крыло, Некр тотчас открыл глаза и от неожиданности едва не шарахнулся затылком о камень, узрев вблизи перекошенное от ненависти лицо и глаза безумца. Из уголка губ струйкой скатывалась слюна.

Чувство омерзения взяло верх над разумностью. По камере прокатился ледяной ветер, подхватил безумца и оттеснил к стене.

— Никогда не приближайся ко мне во время сна! — приказал Некр ледяным тоном.

Безумец заскулил, сжавшись в позе человеческого зародыша и захрипел:

— Демон, демон. Господи, не оставь раба своего…

— Действительно раб, — проронил Некр тихо.

— Вера дает надежду, мольба к Милостивому и Милосердному… — запричитал безумец.

— Величайшая глупость, — бросил Некр, не дав ему договорить. Он и самых кровожадный убийц, истязающих жертв, потакая собственному удовольствию, не презирал столь сильно, как религиозных фанатиков.

— Гореть тебе в Пламени! — предрек безумец. — Никогда не постичь блаженства Небесного!

— Зачем мне Небеса? — усмехнулся Некр, поднимаясь. — И в Бездне есть спасение, — спина от неудобной позы затекла и стонала, живот скручивало от голода, зубы заострились, но единственное, что он позволил себе — кубок воды. Напившись, он подошел к кровати и улегся на ней, отвернувшись к стене.

Этой ночью сосед по камере попытался его убить, а утром он же встретил пробуждение Некра с поклоном и словами:

— Мой сиятельный господин.

— А как же твой милостивый бог? — фыркнул Некр, садясь на постели и обхватывая колени.

— Ни разу Он не являл мне Лика Своего, ты же…

Он же в последний раз чуть не прибил глупца. Отвратительное чувство, когда во сне тебя душат.

Послышался лязг металла — еще один смельчак все же решил рискнуть здоровьем и побеседовать с узником. Рыцари всегда проявляли безрассудность.

— Скройся с глаз, — велел Некр. Он не желал находиться рядом с этим человеком, которого так и подмывало обозвать гнидой, да кровососущую тварь обижать не хотелось.

С надсадным сипом отворился тяжелый засов, а затем в камеру вошел Роман.

— И на сколько же назначена казнь? — не скрывая ехидства в голосе, поинтересовался Некр вместо приветствия, полоснув по нему холодным взглядом, лишенным любых эмоций, даже презрения.

Тот не ответил, подошел вплотную, ухватил за плечи, легко ставя на ноги.

— И позволь узнать, для чего вы затеяли эту комедию? — кивнув в сторону безумца, поинтересовался Некр. — Пытались лишний раз убедить в скотстве людской природы? Так я тому давно не удивляюсь.

— Человечество… — начал Роман.

— Навоз!.. — прошипел Некр, но, взяв себя в руки, все же добавил: — В котором, однако, находятся жемчужины.

— Сиятельный господин мой… — донеслось из угла.

— Явно не такие, — сплюнув прямо на пол, сказал Некр. — На который же час назначена казнь?

Роман вздохнул:

— Это недоразумение, Некр. Кто-то случайно…

— Оставь!

Роман вернул ему перстень с аметистом и знак Гильдии — серебряного змея, кусающего собственный хвост, — символ вечности, возрождения и потустороннего. Подмывало спросить, кто же надоумил его спуститься в пещеры, но точно не сейчас. Когда-нибудь, возможно, обида в душе Некра немного уменьшится, и они снова сумеют нормально говорить.

— Даже так? — Некр приподнял бровь и скептически фыркнул. — Я свободен? Неужели? В Ордене кто-то сдох?

— Ты способен принести немало пользы этому миру, — сказал Роман, наверняка, повторял с чьих-то слов. Своих не нашел, олух! Впрочем, не Некру тревожиться из-за неумения рыцарей облекать в разговорную форму мысли.

— В переводе с пафосного на нормальный язык вы попросту испугались, — все-таки бросил он.

Роман указал на дверь. Некр уже направился к ней, но услышал:

— Сиятельный господин, как мне теперь жить?..

— Желать, но не жалеть. Душа не приемлет цепей и забвенья не ведает.

Роман покачал головой.

— Опасное напутствие, — заметил он, выпустив Некра и заперев дверь.

Некр пожал плечами.

— Этого тоже выпустите?

Роман невольно повторил его жест.

— Он — опасный безумец, — сказал Некр, однако Роман предпочел сменить тему.

— Ты не стал призывать дракона, — произнес он: не упрекнул, просто напомнил, — потому и обвинять тебя не в чем.

— Из-за тебя не стал, — ответил Некр.

— И я благодарен…

— Сказать, куда ты можешь засунуть свою благодарность? — зло поинтересовался Некр. — Такую мечту сломал, рыцарский выродок. Ненавижу, — и, не говоря более ни слова, направился дальше, сам отворил решетку-дверь и от души хлопнул ею напоследок.

Грохот вышел такой, что он сам подскочил: вначале в каменной кишке коридора с