И повела Субботу прямо к эстраде. Церемониймейстер устремился за ними, негромко бормоча:

– Я, кажется, догадываюсь, миа синьора, суппонго, каписко… Не он ли наш новый барбатос? Пора, давно пора… предыдущего поглотила безжалостная бездна, а мы тут как дети малые ходим в трех соснах…

– Не болтай чего не знаешь! – оборвала его Диана, даже головки прелестной в его сторону не повернув. Леонард послушно умолк, поспешал следом… изредка только издавал сдавленные звуки, смысла которых все равно нельзя было уразуметь.

Суббота скоро убедился, что первое впечатление обмануло его. Несмотря на расставленные там и сям столики, помещение больше походило не на ресторан, а на бальный зал. Высоченные белые колонны стояли распоркой между паркетным полом, натертым до сияющей рыжины, и гипсовым потолком, где сплелись в похотливых войнах голозадые греческие боги. Гигантские люстры, хрустальными уступами сходящие вниз, горящие пока еще тускло, мягко, готовы были в любой момент воспламениться жаркими солнцами в миллионы свечей. Между колоннами вторым и третьим ярусами шли резные балконы тоже со столиками на них и интимными диванчиками – с кожей мягкой, баюкающей, человечьей. На стенах сияла позолота, а между ними большие, в два роста, ромбические окна мозаичного стекла, глухие, без улицы, уютно расцветали мятным электричеством.

Зал этот уже не был пуст, за столиками сидели люди и даже женщины, их сопровождающие. Следуя за Дианой, Суббота бросал по сторонам любопытные взгляды.

Вся публика смотрелась необыкновенно важно. Мужчины были в дорогих костюмах – шелковых и шерстяных, каждый в свой цвет, от белого до кровавого, как бы наляпанные на палитре. На волосатых сосисчатых пальцах всею радугой сияли перстни, рукава удерживали драгоценные запонки, но оттуда, из-под рукавов, все равно выпирали часы золотые и платиновые – ролекс, патек филипп и шопард – мигали, прищуривались на чужака, наглели: «Ты кто такой? Давай, до свиданья!»

Дамы по части роскоши даже опережали сильную часть собрания. Из глубоких вырезов вечерних – хотя был только обед – платьев соблазнительно глядели безупречные спины, в моде были голые руки, а вот ноги обнажали, не заходя за грань, намекали, что здесь не легкодоступные женщины, а те, кто давно и сурово определился с жизненными ориентирами. Жадно сияли браслеты, диадемы и кулоны, за каждый из которых хотелось тут же купить небольшую африканскую страну. В отличие от мужчин, увлеченных собою, женщины, как и положено их дотошному племени, бросали по сторонам взгляды. Дерзкие, любопытные или, напротив, преувеличенно робкие, девичьи, распаляющие похоть, – взгляды эти скользили за Субботой и Дианой, оценивали, ощупывали, теребили.

Как ни странно, все это изобилие цветов и роскоши рождало не калейдоскоп, а какую-то смутную полосатость. Каждый в отдельности цвет был красным, голубым, зеленым, золотым, а все вместе – сходило на нет, словно черно-белое кино включили вдруг, да так и забыли выключить.

Была еще третья категория гостей – с лицами призрачными, лунными, не то и не се, третьего пола, одетые так, что не определить, мужчины или женщины. Они не выставляли себя на посмотрение, прятались в дальних углах, маскировались тенью. Эти были самые странные, от их взглядов по спине пробегал опасный холод.

Пока они шли через зал, Суббота беспокоился, не ведут ли его прямо на эстраду, чтобы сказать речь. Что это может быть за речь и для чего ее говорить, он не мог догадаться. Но ведь и вся корпорация «Легион» была делом таким диковинным, что ждать приходилось чего угодно – даже и речи.

На счастье, до эстрады они так и не дошли. Прямо перед ней стоял длинный стол, персон, наверное, на двенадцать или около того. Сейчас он был пуст, хотя на белой крахмальной скатерти уже утвердились серебряные тарелки с тускло выдавленными на них квадратами и вензелями, колющие и режущие приборы, а также – огромными призрачными каплями – бокалы для вина.

Порхая траурной бабочкой, Леонард в мгновение ока отодвинул два тяжеленных стула и с необыкновенной церемонностью помог усесться сначала Диане, а потом и Юрию Алексеевичу. Щелкнули повелительно толстые пальцы, и две высокие, стройные, как змеи, китаянки в красных платьях-ципао с дерзким разрезом подплыли к столу. В руках их пыжились длинноносые арабские чайники для вина. Приблизившись, девушки виртуозно извергли в хрустальные бокалы терпкую жидкость с запахом тяжелым, железистым и бордовым. Бокалы захлебнулись красным, словно их ранили ножом…

– Первый тост по традиции – за знакомство, – сказала Диана и очаровательно, хотя и холодновато улыбнулась.

Холодность эта резанула Субботу прямо по сердцу. Еще утром, казалось, они перешли особенную черту доверительности и симпатии, а теперь перед ним вновь сидела женщина царственная и привлекательная, но совсем чужая.

Однако горевать и жаловаться не было времени, потому что тост был произнесен… Уже приятно осклабился Леонард, потупились официантки, маленькими ладонями придерживая опасные разрезы на платье, а Диана, подняв бокал, чокнулась им с Субботой. Тот, отведя взгляд от слишком пронзительных и холодных глаз ее, осторожно пригубил вино. Вид и запах его оказались обманчивыми. По всему, оно должно было быть весомым, насыщенным, терпким. На деле же вышло совсем наоборот – вкус был прозрачным, воздушным, летучим, чуть сладковатым, больше напоминал шампанское, чем вино.

У Субботы на миг зашумело в ушах, но только на миг. Прошло несколько мгновений – и в мире установилась необыкновенная ясность. В глазах прибавили света, и все стало ярче и отчетливее. Теперь он видел все – и хрустальную подвеску в дальней люстре, и родинку в уголке рта китаянки, и жадную солнечную радужку сидящей напротив Дианы. Уже она не выглядела чужой и далекой, напротив, хотелось протянуть к ней руку, взять ее, привлечь к себе…

Не удержавшись, он оглянулся и бросил взгляд на остальных гостей. Все – и роскошные дамы, и сияющие алмазами профурсетки, сокрушительно богатые мужчины и даже люди лунного света – все сейчас глядели на него, глядели с ожиданием и голодной завистью. Тут только стало видно, что их столы пусты, на них не было даже приборов. Стало ясно, что они с Дианой тут были самыми важными персонами и именно с них следовало начинаться угощению.

Тут же расторопные официанты – красный верх, черный низ – понесли первые блюда. Гарсоны текли струей, обегали стол так, чтобы и Диане, и Субботе рассмотреть все в деталях, и только после этого ставили на стол. Каждое из блюд Леонард рекомендовал лично, возглашая на весь зал:

– Томленый хобот слона в остром соусе по-юньнаньски. Прекрасно восстанавливает мышцы и сухожилия, выводит токсины… Нерожденные птенчики страуса – укрепляют жизненную силу… Филе речного дельфина в бульоне с горными травами… Жареные лапки лиловой лягушки… Броненосец, тушенный по-оахакски… Мадагаскарская клювогрудая черепаха в карамели… Змеиная кровь с водкой маотай…

– Все свежее, прямо из зоопарка, – шепнула ему на ухо Диана.

Он даже бровью не повел. В другое время, конечно, все эти редкие блюда не вызвали бы в Субботе ничего, кроме ужаса и отвращения. Но сейчас, распаленный удивительным воздушным вином, он чувствовал в себе жаркое любопытство и жадное желание съесть все, что ни ставилось на стол. Тут и церемониймейстер подсуетился. Он глумливо подмигнул Субботе и проговорил звонким шепотом: