– Скоро станет везде, уж мне поверь.

Суббота отвернулся, не стал ничего отвечать и спорить тоже, молчал, играл желваками.

– Молчи, молчи… Все равно ведь знаешь, что я права.

– Да мне-то какое дело… – пробурчал он, уже досадуя, что ввязался в какой-то детский разговор о несуществующих богах и демиургах.

– Ну, вот и славно, – сказала она ласково, словно капризному ребенку. – Сначала дела нет, потом взгляд проясняется. Идем, покажу наш отдел реализации.

Отдел реализации оказался совершенно другим, никакой связи с отделом сценариев. На белых жестких стенах тут висели фотографии разных, по-видимому, великих людей. На первом же портрете Суббота с изумлением угадал до боли родные черты президента Зимбабве Роберта Габриэля Мугабе. Кроме него по стенам важно, словно дело какое делают, висели Ленин, Троцкий, Сталин, Гитлер, Че Гевара, Лукашенко и прочие знаменитости, которых привычнее было бы числить по классу политических деятелей, а уж никак не людей.

Кроме портретов и помимо них в отделе непрерывно варилась какая-то подозрительная каша. В комнату – белую, стерильную – черными тенями втекали и вытекали из нее молодые люди похоронного вида, те самые, которых он встретил на лестнице и которые потом конвоировали избитого депутата. Они озабоченно сновали туда и сюда, как мыши, если только вообразить мышей бесхвостых, в строгих черных костюмах, таких же очках, да еще и с галстуками. Одни негромко переговаривались между собой, другие собирали и чистили пистолеты, время от времени бесцеремонно прицеливаясь в своих же товарищей и даже стреляя в них – наверное, холостыми, третьи упражнялись в какой-то таинственной гимнастике, четвертые переливали из колб в реторты дымящиеся реактивы, пятые негромко пробовали голос, шестые без лишних затей тузили друг друга по углам. Словом, активности было больше чем достаточно. И, в отличие от отдела сценариев, тут на пришедших не обратили никакого внимания, будто их и вовсе не было.

– То была мысль, которая сама себя мыслит, а это, очевидно, воля, которая сама себя волит? – саркастически осведомился Суббота.

– Не сама и не себя, – строго отвечала его спутница, – но, в общем, можно и так сказать. Хотя не понимаю этой страсти сравнивать все со всем. Зачем в новом искать черты старого?

– Чтобы было не так противно. – Суббота опять вспомнил депутата – окровавленного, окруженного черными – и его передернуло. Некоторое время он смотрел на шныряющих туда и сюда с недоверием и отвращением, как на гигантских ядовитых пауков.

Диана поняла его настроение, не стала терзать дальше, махнула рукой, увлекла наружу.

Теперь они шли по коридору, освещенному так тускло, что конец его терялся где-то в полутьме, а возможно, и вовсе не имел никакого конца. Хотя это вряд ли: у всего должен быть конец, тем более у коридора, – такова уж московская архитектура. Впрочем, чем дальше они шли, тем больше Суббота сомневался в каких бы то ни было концах.

Наконец не выдержал:

– Однако и площади у вас тут…

– Только в высоту четыре этажа.

– А есть еще в глубину? – удивился Суббота.

– Скоро все сам увидишь, – загадочно отвечала ему Диана и посмотрела на часы. – Время обеда, пора чего-нибудь перекусить…

Обед вышел делом далеко не таким простым, как мыслил его Суббота, долгим и сногсшибательным делом оказался обед – так, что хоть сразу садись за ужин.

Впрочем, главные волнения и странности случились потом, позже.

А сейчас они спускались в подземную часть дома. Исполнилось, таким образом, то, что обещала Диана, когда говорила, что он вскорости сам все увидит. Все не все, но кое-что увидел, это правда. Кое-что такое, о существовании чего догадываться никак не мог, несмотря на могучую фантазию писателя и репортера.

В глубину их вез лифт, по виду – обычный электрический. Коричневые панели, серые кнопки, двуслойные двери – все как везде, только опускался он совершенно бесшумно, бледным призраком, аидовой тенью. Ни единого звука не издало загадочное устройство, словно шло на чистой механике, как случайное, из древнегреческого хулиганства, изобретение Архимеда, или даже летающий стул Велайера.

Пока ехали, невозможно было понять, едет лифт куда-нибудь или просто стоит на месте, а вверх вздымаются сами земные недра. Окажись Суббота в таком лифте один, его настигла бы паника и клаустрофобия. На счастье, рядом были Диана и лифтер. Да-да, лифт, как в стародавние времена, обслуживал лифтер – мрачноватый парень из отдела воплощения, только очки носил не темного стекла, а зеркального. Теперь из зеркальных глаз своих смотрел он на Субботу его же собственным лицом – жутковатым, искаженным.

Примерно через минуту такой езды, а то ли упорного стояния двери наконец открылись. Диана шагнула наружу, за ней с облегчением выкатился Суббота. И – застыл от неожиданности…

Перед ними сияла вырезанная в толстой ледяной стене голубоватая арка, расписанная снеговыми узорами, как дворец Снежной королевы. Суббота коснулся полупрозрачного пальцем – обожгло сперва морозом, потом всплакнуло теплым, тающим. Все без обмана, из чистого льда. Похоже, внутри арки шли невидимые фреоновые трубы, не позволяли воде растечься в первобытную мокрую жижу.

За аркой открылся просторный зал: желто-лакированные столики, кресла и мягкие диваны, как в очень большом и очень дорогом ресторане. Столики эти и диваны истекали прямо от входа, плыли в сторону эстрады, которая замыкала собой зал, – и здесь был конец перспективы.

Странное чувство охватило Субботу – опасное, ненадежное… Однако навстречу уже поспешал, по-бульдожьи встряхивая толстыми щеками, вчерашний барбос – Леонард, любитель южных красавиц и коктейлей. На сей раз был он не в легкомысленных бермудах и не в пиджаке даже, а в любезном черном смокинге и с белой пингвиньей грудью.

– Принцесса! – восторженно воскликнул он, изящно склоняясь перед Дианой, – тучные телеса не мешали ему, сделались текучими, воздушными. – Старая моя сетчатка меня не обманула, вы и впрямь почтили наш скромный спеттаколё?

– Да, Леонард, и я, как видишь, не одна, – несколько свысока отвечала секретарша.

– Уи, уи! – тарасконским поросеночком взвизгнул Леонард, глаза светились неподдельным восторгом. – Вижу, вотр альтесс, имел честь быть представленным. Прелестный мальчик, прелестнейший, кель жоли гарсон, совершенно в вашем духе! Одобряю, всей душой, всем телом одобряю – вплоть до спинных мозгов…

Суббота не понял, о ком это, оглянулся назад – не стоит ли там еще кто-то? Что угодно он мог отнести к себе, только не прелестного мальчика. Однако Леонард глядел как раз на него и даже кивал поощрительно: дескать, все верно, все так, никакой ошибки: если мальчик прелестный, так прямо мы и говорим!

Однако Диана не поддержала игривого тона, поморщилась недовольно.

– Легче на поворотах, дорогуша. Он не какой-то там мальчик, он… Словом, узнаешь скоро.