— Он бы попросту ушел. Почуяв, что дело слишком скверно, сменил бы курс, увел вас от своих и потом затерялся в толпе.

— Невозможно. Он меченный адом, а значит, я точно почую, где он и куда направился. Мне доложили бы о каждом его шаге. Теперь ты понимаешь?

— Не понимаю.

Я отдернул воротник его куртки, нащупал за подкладкой уплотнение. Из того самого злосчастного куска черепицы был плохой нож, но мне все же удалось вспороть ткань и вытащить зашитую ампулу. Даже читать не требовалось, чтобы понять, что это яд. Продемонстрировал находку Егоровне на ладони, та осторожно взяла ее. Черт, чуть меньше остальных своих собратьев, словно кот, юркнул к старухе, заполз на нее не хуже ласки, принюхался, скорчился. Вывод его был неутешителен.

— Видимо, он знал, на что шел. А потому заведомо подготовился распрощаться с жизнью.

— Сукин сын, — шепнула Егоровна, но я толком не знал, к кому именно было обращено ругательство. Нечто подсказывало, что моя догадливость ей нравилась куда меньше, чем сегодняшняя попытка покушения на ее персону.

— Можешь быть свободен, но помни, что я предупредила тебя, — резко сказала она, задрав голову.

— Что собираетесь делать? — Я спрашивал больше для проформы, зная, что ответ будет один-единственный.

— Не твое дело. — Она поправила юбку, сделала несколько шагов назад и, резко развернувшись, прыгнула вниз. Я бросился следом из одного лишь только инстинкта — ну как же, человек упал! Егоровна же, будто бэтмен, медленно и плавно опустилась наземь, оставив мне честь искать выход отсюда самому.

Я выдохнул — тут в самую пору вспомнить тот самый «Ералаш» и фразу «ничего себе сходил за хлебушком!». А я всего-то и хотел, что поговорить с Кондратьичем. Пожевал губы — Егоровна дала мне пищу для размышлений. Если она сказала хоть крупицу правды, то мир, пытающийся бороться со мной, как с чуждым элементом, объяснял если не все, что творилось вокруг, то многое. Интересно, а это самое покушение — оно тоже моя аура бедствия или же мне просто как всегда повезло оказаться не в том месте и не в то время? А если бы я, вопреки всему, решил остаться в офицерском корпусе, отобедать в его застенках вместе с Леней, как он и предлагал, что было бы тогда? На миг представилась Егоровна, которая до самой ночи стоит за поворотом в своем драндулете и ждет, дабы эффектно выкатить. Улыбнулся, покачал головой.

Ладно, что старуха будет делать дальше, не такая уж тайна за семью печатями. Прикажет сейчас обыскать в округе все и вся, да вот только что-то подсказывало, что это отчаянная мышиная возня. Те, кто поджидал ее и Митека в условленном месте, разбегутся сразу же, едва только поймут, что случилось. Глава инквизаториев тоже знала об этом, но бездействие было ей противно точно так же, как и мне.

Спуститься оказалось непросто, зато было время обдумать то, что велела мне Егоровна. Это надо же, какие глупости ей приходят в голову: чтобы я оставил свою затею, сдался и перестал искать правду. Хотелось продолжать из одного лишь только врожденного упрямства. Ну и еще я до жути не любил тех, кто за меня решал, что стоит делать, а где лучше отступить.

Едва ноги коснулись земли, я выдохнул, почуяв себя в безопасности. Автомобиль, в котором я еще до недавнего времени имел честь ехать вместе с главой инквизаториев уже успели обступить Белые Свистки. Мобиль скорой помощи прикатил только для того, чтобы уехать: забирать тело из машины не по их части.

Я же зашагал на улицу Фонвизина. В Петербурге, который я знал, улица пряталась где-то на окраинах. В этом же она едва ли была не центральной.

Ноги попросили пощады, и я пошел у них на поводу, заскочив в ближайший подошедший трамвай. Деньги, что нашел на конспиративной квартире, почти жгли карман, желая поскорее растратиться на всякую ерунду. Я справедливо решил, что возможность посидеть минут пять-десять после дичайшей погони — не такая уж и ерунда, купил билет.

Когда Кондратьич увидал меня, я не знал, что случится наперво: у него вылезут глаза из орбит или отвалится челюсть. Сидящие рядом со мной в трамвае люди помалкивали, признавая во мне ученика офицерского корпуса, а значит, благородного. Их смущали кровавые брызги на моем кителе и лице. Словно извиняясь перед ними, я разводил руками — мол, так вот получилось, ничего не мог поделать.

Пару раз на улице, когда я выскочил, ко мне подходили Белые Свистки. Они грубовато и без обиняков спрашивали документы ,и проверив мой пропуск в офицерский корпус, меняли хамство на учтивость. Спрашивали, не нужна ли какая помощь, но я отказывался.

Ибрагим встретил меня скупо и по-мужски.

— День прошел, барин, а ты как будто ничуть и не изменился, — цокнул он языком, подкладывая мне очередной кусок мяса к гречневой каше.

Мне-то казалось, что после того, как на моих глазах взорвался кровавыми ошметками живой человек, я есть не захочу как минимум неделю. Так оно и было до того самого момента, как старик, стащив с меня замызганные одежды, усадил за стол. Желудок, не ведавший еды вот уже который день, урчал от удовольствия и приговаривал, что готов проглотить если не целого слона, то как минимум его добрую часть.

— В смысле? — переспросил я. Мастер-слуга лишь махнул рукой.

— На сутки тебя в офицерский корпус отпустил, а ты? Уже успел вляпаться. И, судя по всему, не первый раз. Ты ешь-ешь, я твои вещички хозяйке отдам. Тут чистка есть — как новенькие через-час другой будут! Лучше скажи, что там за история случилась сразу же, что тебя в инквизаторий потащили?

— В газетах не писали?

— Так я хотел бы лично от тебя услыхать, а не из газет. В бумажонках там такого понапишут — потом разбирай, где правда, а где вымысел.

Я кивнул в ответ, соглашаясь с правотой его слов. Что ни говори, а все как сказал, так и есть. Старик задумчиво потеребил затылок.

— Дак ведь и это, барин, оно ж я как только узнал — мне бабы донесли, что у корпуса самого этот самый, таракт, мать его в душу! — так сразу к тебе. Думал, все! Нет барина! Уж на шею камень хотел, да только рано мне, солдату, труса-то праздновать. Схожу, погляжу, авось тобой там и рядом не пахло.

— О-о-о, Кондратьич, мной там не просто пахло. Мной там самым нещадным образом наванивало! — Вспомнились слова Егоровны, что я обречен самим мирозданием из раза в раз прыгать в жуткие, готовящие скорую гибель события. Улыбка старухи не хотела выходить из головы.

Люди ведь не куклы, но ломаются. Верно?

— А потом мне рассказали, что ты там аки хват плясал с одного бока на другой. Я даже диву дался — эк тебе, барин, на каждом углу засада-то! Не везет! А ты хоть черту в зубы, хошь в пеклу адову, а отовсюду живым выберешься.

В старике играла самая настоящая гордость. Будто он самолично растил меня не просто с младых ногтей, но и привил те самые навыки, благодаря которым я все еще копчу это чужое небо. Эх. Знал бы ты, Кондратьич, как бестолково и постыдно умер твой настоящий названый сын…

Я же лишь просто кивнул, соглашаясь с его словами.