побывать на Амударье, ознакомиться с жизнью всей трассы, посетить самые отдаленные участки, но времени на все это не хватало. Она бывала только в Туякбаши, на участке, с которым они соревновались, изредка в Тепакургане и в управлении в Туябулаке. Во время этих поездок Махидиль поражалась, как быстро меняется облик пустыни.

Повсюду возводились бараки, склады, гаражи, столовые; по асфальтированным дорогам в обе стороны бежали автомашины, от которых шарахались снежные вихри... Вдали раздавались взрывы — там рвали известняк и валуны, встававшие на пути землеройных машин.

На Тепакурганском участке, в пятидесяти километрах от Амударьи, уже закладывался фундамент насосной станции — сердца канала. Экскаваторы рыли котлован. Бульдозеры расстилали выброшенный наверх песок и трамбовали его. От одного вида высоченного подъемного крана захватывало дух. Будто он вонзился в самое небо, и на фоне серых облаков, медленно несущихся в вышине, сам плыл куда-то. Краном ловко управляла девушка. Захватив крючьями толстенные и длиннющие трубы, которые подвозили автопоезда, она осторожно укладывала их в ряд, а автогенщики тут же их сваривали. Особенно красиво было ночью, когда в темноте во все стороны разлетались разноцветные кусты искр.

При виде всего этого у Махидиль словно прибавлялось сил. Душевный подъем владел не ею одной. Алеша, Гульхайри, Музаффар трудились, не зная устали. Даже самые отстающие подтягивались, воодушевленные их примером. У людей возникло ощущение причастности к важному делу. Надыр, известный своей ленью Надыр, и тот пришпорил коня усердия! И только Черный Дьявол Маннап оставался Маннапом...

Пример Махидиль придавал строителям силу, поднимал настроение. Словно в благодарность за это, люди почувствовали к ней уважение и признали ее авторитет. Любой спор, обсуждение прочитанной книги или просмотренного кинофильма — ничто не обходилось без Махидиль. К ней обращались за советом, приходили с жалобами и предложениями, искали поддержки.

— Махидиль-апа, а что если мы все вместе в воскресенье поедем в областной центр?

— А почему бы нам не поставить своими силами какой-нибудь спектакль?

Работа на участке шла споро, и это радовало Даниярова. Он часто встречал Махидиль, но в суете повседневных забот встречи эти были мимолетны: на ходу, торопливо обсуждали они какой-нибудь деловой вопрос, словно опаздывающие на поезд пассажиры. Махидиль при всякой встрече волновалась и тщетно ждала, что Латиф заговорит о чем-нибудь помимо дел. И всякий раз огорчалась... После посещения дома Латифа в Туябулаке, после того как он рассказал о своей идее и показал макет канала, Махидиль почувствовала, что ее отношение к Даниярову переменилось. Туманные, тревожные мысли возникали у нее, и она тут же вспоминала Камильджана... Чтобы развеять охватывающую ее грусть, садилась писать маме или перечитывала письма из дому.

«...Такие красивые письма пишешь мне, доченька, — писала тетушка Мастура, — что, читая их, будто вижу яркие картины. Барханы, словно купола, покрытые серебряным снегом, предзакатное огненное небо, бураны и смерчи... Я так люблю читать и перечитывать твои письма! Только пиши мне почаще, моя ласковая. Для меня праздник, когда получаю от тебя весточку. Я показываю и читаю твои письма всем друзьям и соседям. Передаю приветы всем знакомым, даже тем, кому ты забыла их передать. Но если письма от тебя задерживаются, начинаю беспокоиться... Твоих новых товарищей я уже полюбила. Какие хорошие люди! Особенно нравятся мне Гульхайри, Алеша, Музаффар. Я привязалась к ним, как к родным. А Ходжаназар-ака, такой мудрый, такой добрый и приветливый... Своим товарищам по работе я пересказываю его притчи, пусть несчастья минуют его...

Да, милая моя, почему это ты перестала писать мне про Даниярова? Уж не случилось ли с ним что-нибудь? Или вы поссорились? Вот уже третье письмо, а о нем — ни словечка...

Доченька моя любимая, по твоим письмам я научилась между строк угадывать твое настроение. Прости меня, деточка, если я вмешиваюсь в твои дела. Не осуждай вопрошающего, как говорится. Признайся, ты не увлеклась ли им? Чует мое сердце... Извини, что пишу тебе об этом, не сумела скрыть, что тревожит мою душу...»

Дойдя до этого места, Махидиль покраснела и отложила письмо. Она не подымала головы, словно рядом стоял кто-то, перед кем она провинилась. «Чует мое сердце...» — тихонько повторила она и тут же прикусила язык.

Вздохнув, поднялась с места и глянула на портрет Камиля — единственного, перед кем могла излить душу. Он внимательно смотрел на нее и едва заметно улыбался.

— Что вы мне скажете, Камильджан? — шепотом спросила девушка.

Ей показалось, что губы Камиля шевельнулись...

«Что я могу сказать?.. — послышалось ей. — Скажу одно: прислушайся к своему сердцу. Мертвые не оживают, а жизнь продолжается...»

II

Никто и не предполагал, что Гульхайри умеет так хорошо петь. Ее нежный, приятный голос, словно весенний ветерок, ласкал душу... Кружок художественной самодеятельности проводил свой первый концерт. Алеша, исполнявший роль конферансье, назвал ее имя. Надыр, который пристроился в самом последнем ряду, у выхода, вытянул шею и уставился на сцену, даже не заметив, как опоздавшая Махидиль села рядом с ним.

На сцену вышла Гульхайри в белом платье, подчеркивающем ее ладную фигуру. Она запела и сразу же заворожила слушателей. Чувство радости переполнило Надыра. Эта красивая девушка, которой все любуются, — его подруга. Гульхайри пела только для него. Только об их счастье...

После ссоры во время субботника Надыр не находил себе места. Гульхайри поставила вопрос ребром: «Или Черный Дьявол, или я! Но сперва ты попросишь извинения у Махидиль за свою грубость». Надыр рад был помириться с любимой, но боялся Маннапа. От Черного Дьявола можно ждать чего угодно. Кто здесь лучше Надыра знает подлый нрав Маннапа? И все же, превозмогая страх и нерешительность, Надыр старался избавиться от опеки зловещего приятеля. Ему хотелось покончить с прошлым. Он не желал потерять Гульхайри, но не мог бы даже с ее помощью разделаться с долгом, которым Маннап приковал его к себе. Так думал Надыр, стараясь не выдать своих мыслей Маннапу и делая вид, что по-прежнему верен ему.

В институте началась зимняя сессия, и Гульхайри, даже не попрощавшись с Надыром, уехала сдавать экзамены. Что пережил Надыр за время ее отсутствия, знает только он сам. Тоскуя по любимой, он корил себя за то, что не ценил их дружбы, готов был пасть перед Гульхайри на колени и в день, когда по его предположениям она должна была вернуться, отправился к Махидиль