Я с тоской посмотрел назад, в сторону отделенного от меня теперь серым переулком и несколькими сотнями метров грязи дома, в котором мать Ксюши-Надюши передвигала «мебеля», а где-то на кухне дожидалась меня моя злосчастная сумка. Все во мне заныло, но я должен был вернуться и забрать ее, прежде чем двигаться дальше. Находящейся в ней еды хватит, по крайней мере, дня на два, если экономить, а там, быть может, все и закончится – я найду ответ на свои вопросы, а заодно и способ вернуться домой.

Обратно я пошел другой дорогой, отчасти ради новых впечатлений, отчасти из жалости к своим ботинкам, не рассчитанным на такие дорожные условия. Мысли мои, однако, были заняты теперь лишь предстоящим повторным проникновением в эту, мучившую меня с детских лет, квартиру, а посему никакого удовольствия от увиденных мною кусочков действительности я не получил. Ни две ругающиеся в палисаднике бабы, ни чинно продефилировавший по дороге комичного вида легковой автомобиль с восседающей на заднем сидении представительной фигурой в шляпе, ни даже начавший хрипло орать что-то коммунистическое прислонившийся к плохо отесанному столбу пьяный парнишка не привлекли в должной мере моего внимания. Сначала – главное, потом – второстепенное. Правда, этот перефразированный девиз ленинских октябрят был в моей ситуации не очень уместен, так как я не имел ни малейшего понятия о том, что здесь главное, а что – нет. Это-то я и надеялся выяснить, а потому действовал так, как считал правильным.

Подойдя к уже знакомому двору, я сначала осторожно заглянул вовнутрь, вытянув шею и будучи готов к мгновенному бегству, если окажется, что меня там уже ждут. Начитавшись исторических откровений, я отнюдь не мог быть уверен даже в том, что, скажем, семилетняя Надя не окажется вдруг какой-нибудь тайной злодейкой, пустившей мне пыль в глаза своим кленом. А уж если кто-то уже нашел мою сумку…

Но страхи мои были напрасны – во дворе никого не было. Я быстро пересек его и поднялся по лестнице. Знакомого гвоздя в перилах еще не было, поэтому моя заученная с детства глупая считалка потеряла смысл и я шел молча.

Дверь оказалась закрытой. Я опешил и остановился на середине лестничного пролета. Забывшись, я совершенно упустил из виду, что она является теперь совершенно обычной дверью, а не порогом между слоями времени, и вполне может закрываться и открываться по желанию. Наверно, я сам захлопнул ее, уходя, и теперь пожинаю плоды собственной дурости. Хотя, с другой стороны, зачем мне было заботиться о ее замке и тому подобном, если я не собирался сюда возвращаться?

Как бы там ни было, а проблема существовала и требовала решения. Я осторожно нажал на дверь, сначала рукой, а затем и плечом. Она не поддалась, чего и следовало ожидать. Какой несчастье, что я не медвежатник! Мысли мои лихорадочно забегали в поисках выхода из этой глупейшей ситуации. Ломать нельзя – это безобразие, да и небезопасно. Что ж тогда?

Я вспомнил про окно, выходящее из спальни альбертовых родителей, которые еще не родились, на улицу. Прямо под окном проходил широкий карниз, по сидящим на котором голубям мы с Альбертом выпустили из рогаток, наверное, тонну камней, а прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки, рос большой тополь. Что, если…

«Идиот! Семена, из которых вырастет тот тополь, еще нескоро упадут в землю, а ждать так долго ты не можешь!» – внутренний голос, молчавший последние полчаса, снова высказался, и возразить я ему на этот раз ничего не смог.

Тут меня озарила новая идея, и дорого бы я дал в последствии, чтобы она меня не озаряла! Во время моей короткой прогулки я заметил неподалеку строящийся дом, похожий на этот, но, как мне показалось, понеказистей. Работа там, мне помнится, не очень-то кипела, то ли цемент не подвезли, то ли воду отключили, то ли еще чего. Но суть в том, что возле вросшего в землю строительного вагончика я заметил деревянную лестницу, длины которой, по моей оценке, должно было с лихвой хватить до карниза, раз уж под ним еще не вырос тополь. Ну, а там… Даже если окно закрыто, то слабый шпингалет – не замок и долго противостоять мне не сможет.

Обрадованный, я снова выскочил из подъезда и помчался на стройплощадку за заветной лестницей. Всосавшийся в грязь стройки ломаный кирпич попробовал было затруднить мое продвижение, но меня было не остановить. Наплевав на запоздалую мысль о возможном стороже, я схватил оказавшуюся тяжеленной от налипшей известки приставную лестницу и, раскачиваясь из стороны в сторону под ее весом, поспешил обратно. Сторожа, видимо, все же не было, так что совершенная мною кража не вызвала мгновенный общественный резонанс.

С трудом дотащив свою добычу до места я, сверившись с расположением в стене нужного мне окна, приткнул лестницу к карнизу и осторожно полез вверх, поплевав предварительно на руки. Вообще, я боюсь высоты, и вряд ли нашлась бы сила, могущая сподобить меня на такой подвиг при других обстоятельствах. Сейчас же мне было нечего терять и я отбросил на время все свои фобии. Даже страх перед блюстителями закона, крепко сидящий в душе каждого советского или постсоветского гражданина, отступил сейчас на второй план перед необходимостью во что бы то ни стало вернуть мою пропажу, важность которой трудно переоценить. Быть может, если бы я повел себя немного спокойнее и дал себе труд подумать, то нашел бы какой-то другой, более разумный и менее рискованный способ действия, но все произошедшее со мной за сегодняшний, едва начавшийся, день, не прошло бесследно для моей способности рассуждать, и в итоге я просто лез по заляпанной известкой лестнице в чужую квартиру.

Окно, как и следовало ожидать, я нашел закрытым. Хозяева, уходя, не побеспокоились о том, чтобы облегчить задачу взломщику, и я совершенно искренне досадовал на них. В конце концов, я ведь не собирался ничего у них красть!

Открытой ладонью я несколько раз без размаха ударил в верхнюю планку фрамуги, стараясь вкладывать в каждый толчок побольше силы и при этом производить как можно меньше шума. К тому же, следовало быть осторожным, чтобы не упасть с лестницы, иначе моя смерть победит в конкурсе на самую нелепую кончину.

После третьего или четвертого удара я почувствовал, что створка подалась и гвозди, которыми был прибит шпингалет, начали медленно выходить из мягкой сосновой рейки. Это обнадежило меня, и я, несмотря на боль в ладони, удвоил свои усилия, продолжив стучать до тех пор, пока щеколда не упала со звоном на пол, а створка окна распахнулась. Чуть переведя дух, я перевалился через подоконник и рухнул внутрь комнаты.

Первое, что я увидел, поднявшись, были круглые от ужаса серые глаза той самой женщины, с которой я уже имел честь сегодня столкнуться при выходе со двора после разговора с Надей. Локоны ее по-прежнему были тщательно уложены, а вот цветастое платье она сменила на домашний халат, который, видимо, только-только запахнула, так как пояс его не был завязан, а в глубокий кружевной разрез почти полностью выглядывала белая правая грудь. Должно быть, мой стук застал ее врасплох, и она, парализованная страхом, позабыла завершить туалет.

Я, признаться, перепугался не меньше ее. Мне как-то совсем не пришло в голову, что за время моего отсутствия в квартире может кто-то появиться, и уж менее всего я был склонен связать эту наводящую ужас берлогу с повстречавшейся мне во дворе красоткой. Скорее уж, я представил бы ее на сцене какого-нибудь кабаре (или что тут у них сейчас в моде?), но не толкущейся у плиты в убогой кухне с примитивными поварешками и скобленым столом, где я, проявив непревзойденную глупость, забыл свою сумку.