более стойких растений. Единственный запах, который я чувствовал, это запах моря.

Мари нежно притронулась пальцами к моей руке.

— Как ощущение?

— Получше. Понравилась дневная прогулка?

— Нет.

— Мне так не показалось. Слишком у тебя был довольный вид. Узнала что-нибудь полезное?

— Каким образом? — раздраженно спросила она.— Он только болтал без умолку и нес какую-то чепуху.

— Это все «Таинственная ночь» и твои наряды,— мягко заметил я.— Ты сводишь мужчин с ума.

— Похоже, на тебя это не распространяется,— едко ответила она.

— Нет,— согласился я. Потом, через несколько секунд, горько добавил: — Нельзя человека свести с того, чего у него нет.

— Что за странная скромность?

— Взгляни на этот берег,— сказал я.— Тебе не приходило в голову, что еще четыре-пять дней назад, в Лондоне, до того даже, как мы вылетели, кто-то уже знал, что мы будем сидеть здесь сегодня вечером? Боже, если я когда-нибудь выберусь отсюда, посвящу остаток жизни игре в блошки. Здесь я не в своей тарелке. Я знал, что не ошибся во Флеке, я знал это. Он не убийца.

— Ты слишком много скакал на одной ноге сегодня,— запротестовала Мари.— Конечно, он не собирался убивать нас. Только не милый капитан Флек. Он просто хотел стукнуть нас по голове чем-нибудь тяжелым и столкнуть за борт. Акулы сделали бы за него грязную работу.

— Помнишь, как мы сидели на верхней палубе? Помнишь, как я сказал тебе, что что-то не так, по никак не могу понять, что именно? Помнишь?

— Да, помню.

— Старина Бентолл,— яростно процедил я,— никогда не упустит детали. Вентиляционная труба — та самая, которой мы пользовались как наушником, что была развернута к радиорубке. Она не должна быть развернута к ней. Она должна быть повернута по ходу судна. Ты помнишь, что воздух не поступал к нам в трюм? Ничего удивительного, черт возьми!

— Это уже совсем не обязательно...

— Извини. Но теперь тебе ясно? Он понимал, что даже такой дурак, как я, обнаружит, что через трубу будет слышно, о чем говорят в радиорубке. Десять к одному, что у него в этой камере был припрятан микрофон, чтобы знать, когда же Бентолл, этот Эйнштейн шпионажа, придет к столь знаменательному открытию. Он знал, что в трюме тараканы и они не дадут нам возможности спать на нижней полке. Поэтому Генри вытаскивает пару досок, которые но счастливой случайности оказываются именно там, где мы можем начать поиски консервов и питаться после отвратительного завтрака, которым нас накормили. Еще одно совпадение: за консервами обнаруживаются плохо закрепленные планки, за ними — спасательные пояса. Флек не стал вывешивать объявление вроде: «Спасательные пояса в этом ящике». Но он был недалек от этого. Затем Флек самым натуральным образом меня запугивает, не подавая вида, и так или иначе дает нам знать, что решение о том, казнить нас или нет, станет известно в семь. Поэтому мы приникаем к вентиляционной трубе и, как только приговор звучит, отчаливаем, снабженные спасательными поясами. Я готов поспорить, что Флек заранее ослабил болты крышки люка, чтобы облегчить нам жизнь — я бы мог их сковырнуть мизинцем.

— Но... но мы же все равно могли утонуть,— тихо произнесла Мари.— Мы могли бы не попасть на остров, проплыть мимо лагуны.

— Что? Промазать мимо цели шириной в шесть миль? Ты говорила, что старина Флек часто меняет курс, и была права. Он хотел быть совершенно уверенным в том, что когда мы выпрыгнем за борт, это произойдет точно на траверзе острова, поэтому ошибки быть не может. Он даже сбросил обороты, чтобы мы не поранились, прыгая за борт. Вероятно, стоял там на мостике и живот надрывал от смеха, глядя, как Бентолл и Хоупман, словно марионетки под бдительным оком кукловода, послушно вышагивают к корме. А голоса, которые мне послышались па рифе той ночью? Джон и Джеймс на своем каноэ выехали проследить, чтобы мы выбрались куда надо и не подвернули ногу. Боже, надо же быть таким кретином!

Наступила долгая тишина. Я прикурил две сигареты и протянул одну ей. Луна зашла за облако, и лицо Мари светлело бледным пятном в темноте. Она сказала:

— Флек и профессор, должно быть, играют на одну руку.

— А ты можешь представить себе другую возможность?

— Что им от нас нужно?

— Пока у меня нет уверенности.— Уверенность была у меня, но говорить ей об этом я не мог.

— Но... но зачем все эти искусственные нагромождения? Почему бы Флеку не подвезти нас прямо сюда и не вручить профессору?

— На это тоже можно ответить. Тот, кто стоит за этим, наверняка очень умен. Он ничего не делает зря.

— Ты... ты думаешь, что профессор... тот самый человек, что стоит за этим?

— Не знаю, кто он. Не забывай о колючей проволоке. Там матросы. Конечно, они могли приехать, чтобы поиграть в кегли, но я так не думаю. Что-то серьезное, очень серьезное и очень секретное происходит на той стороне острова. И те, кто этим заправляет, не полагаются на случай ни в чем. Им известно, что Уизерспун здесь, и забор ничего не значит. Он стоит, чтобы отпугнуть заблудившихся рабочих. Они должны были проверить его вдоль и поперек, до последнего гвоздя в подметке. В службе есть мастера проверки, и раз они мирятся с его присутствием здесь, значит у него, как говорится, «здоровье в порядке». И он знает о том, что моряки здесь. Флек и профессор — сообщники. Профессор и моряки — тоже заодно. Что ты по этому поводу скажешь?

— Значит, ты веришь профессору? Хочешь сказать, что он на уровне?

— Я ничего не говорю. Просто размышляю вслух.

— Нет, неправда,— настаивала она.— Если моряки его принимают, значит он на уровне. Ты это и говоришь. Если так, то зачем китайцы ползают тайком ночью вдоль ограды, зачем собака, бросающаяся на людей, зачем спрятанная в траве проволока?

— Я могу только предполагать. Вероятно, он просил своих рабочих держаться подальше от этих мест, и им известно о собаке и сигнальной проволоке. Я не говорю, что наверняка видел там его китайцев-рабочих, я это только предположил. Если что-то серьезное и секретное происходит на той стороне острова, не забывай, что секреты могут быть раскрыты как теми, кто просочится наружу, так и теми, кто проникнет внутрь. Моряки могут разместить нескольких своих агентов высокого класса на этой стороне, чтобы следить,