И тут в 1463 году от инфаркта умирает Джованни. Козимо был потрясен, тем более что чувствовал, что и Пьеро долго не протянет. Когда слуги несли его на носилках через залы дворца Медичи, кто-то расслышал слова Козимо: «Слишком большой дом для такой маленькой семьи». Оставаясь наедине со своими мыслями, он часто лежал на кровати с закрытыми глазами, а когда Контессина начинала досаждать, отмахивался иронически: «Там, куда я собираюсь, темно, и мне надо привыкать».

Он знал, что скоро умрет, и, листая философские книги, искал ответа на вопрос о смысле жизни. Цицерон со своим гражданским долгом остался позади; теперь Козимо стремился постичь Платона и summum bonum (высшее добро). В последние дни он просил Пьеро и Контессину посидеть с ним у кровати и, если верить Пьеро, просил не устраивать ему пышных похорон.

В 1464 году, в возрасте семидесяти четыре лет Козимо де Медичи скончался под звуки голоса Фичино, читавшего ему Платона. Похороны прошли просто, хотя семейную церковь Медичи, где упокоился Козимо, окружила в молчании чуть ли не вся Флоренция. По решению синьории на его гробнице были высечены слова: «Pater Patrie» («Отец Отечества»).

Пьеро ди Козимо де Медичи — или, как его прозвали, Пьеро Подагрику — предстоит править Флоренцией всего пять лет. Этот отрезок времени часто считают всего лишь краткой интерлюдией между годами размеренного правления Козимо и яркой эпохой Лоренцо Великолепного. Это не так.

После смерти Козимо, последовавшей в 1464 году, ему «наследовал» Пьеро; «владычество» Козимо имело место фактически, но в открытую этого никто не объявлял (так что кавычки уместны в обоих случаях). С приходом Пьеро возвышение Медичи впервые стало общепризнанной реальностью; к нему относились как к властителю Флоренции, занявшему это положение по праву семейного наследия: никакой демократии. В свою очередь, то, что в начале пятилетнего царствования Пьеро признавалось молчаливо, к концу его, когда отцу наследовал Лоренцо, сделалось непреложным фактом (и в данном случае ни о каких кавычках уже речи идти не может). Таким образом произошла полная, хотя и изящная, смена декораций: Лоренцо Великолепный расхаживал по улицам города как его всеми признанный правитель; Козимо никогда бы себе этого не позволил. Пьеро принял факт своего владычества, никак его, однако, не демонстрируя; Лоренцо считал себя владыкой по праву и всячески этим правом упивался.

Несмотря на изматывающую болезнь, Пьеро обладал гораздо более впечатляющей внешностью, чем его отец; бюсты и портреты представляют мужчину сурового и одновременно привлекательного — редкость в семействе Медичи. В характере Пьеро были потаенные глубины, о которых Козимо, судя по всему, даже не подозревал. Тем не менее он устроил ему брак с незаурядной женщиной — Лукрецией Торнабуони, дочерью давнего руководителя римского отделения банка Медичи. Лукреция, с ее сильным характером, ярким темпераментом, умом, была одновременно хорошей матерью и женщиной, наделенной высокой духовностью. Она играла решающую роль в меценатской деятельности Пьеро и лично дружила с некоторыми художниками; Лукреция также пописывала недурные стихи, хотя их сейчас мало кто читает из-за сугубо религиозного содержания. Нам еще предстоит убедиться, сколь сильное влияние она оказала на формирование характера своего старшего сына Лоренцо.

Несомненно, болезнь оказывала воздействие на характер и поведение Пьеро. Порой он демонстрировал исключительную светскость, которой был лишен его отец; но во время все учащающихся приступов подагры он становился холоден, замкнут и раздражителен. Даже Лоренцо, еще в подростковом возрасте, не мог не заметить, что иногда отец, может, и сам того не желая, отталкивает от себя людей, а ведь в Италии тогда — как, впрочем, и теперь — теплота в человеческих взаимоотношениях ценилась особо, а отсутствие ее, напротив, угнетало людей.

Так что же все-таки представляла собой «подагра», оказывавшая столь сильное воздействие на Медичи и только что не искалечившая Пьеро? Безусловно, он унаследовал ее от Козимо, а всегда несколько недовольный вид Джованни ди Биччи заставляет подозревать, что и дед его страдал от того же заболевания. Безусловно также, что в случае с Пьеро оно усугублялось диетой, распространенной в ту пору среди преуспевающих итальянцев. Они поглощали невероятное количество мяса — и просто из-за вкуса, и из-за калорийности, и потому что считали это знаком принадлежности к высшим слоям общества: оно было дорогим. В то время чаще всего мясо подавалось под всякого рода острыми соусами, дабы скрыть запах — за столетия до изобретения холодильника оно быстро портилось на жаре. Больше всего флорентийцы любили почки и печень. Овощи считались крестьянской пищей и подавались к аристократическому столу нечасто. Последствия этого особенно сильно сказывались зимой, когда поспевает урожай картошки, капусты, свеклы и так далее — все это считалось фуражом для скота. Popolo minuto может удовлетворяться и такой пищей, ну а благородные господа от нее отворачиваются. В результате среди этих самых господ остро ощущался авитаминоз, особенно опять-таки в зимние месяцы.

Словом, можно лишь повторить, такого рода диета усугубляла болезнь Пьеро, но вряд ли была ее причиной. Как нам сейчас известно, с медицинской точки зрения его подагра и артрит объяснялись переизбытком мочевой кислоты в организме; это порождало почечную недостаточность, отсюда, наверное, и желтый цвет лица. Мочевая кислота откладывается в виде кристаллов в суставах, что вызывает их болезненное распухание, так что неудивительно, что начиная с какого-то момента Пьеро чаще всего передвигался в носилках. Очевидцы утверждают, что, случалось, он становился полностью парализован, и только язык едва шевелился, позволяя говорить. И тем не менее этот калека оказался незаурядным деятелем, а ошибки, которые он совершал, были вызваны совсем не помрачением сознания, вызванным болью. По силе воли и выдержке Пьеро практически не уступал отцу.

За несколько лет до смерти Козимо целый ряд видных граждан Флоренции стали выказывать неудовольствие его деятельностью. Имела место и обычная зависть, и всякого рода обиды — они тоже умножали ряды недовольных. Среди них был и старый друг и единомышленник Козимо по кружку гуманистов Аньоло Аччайуоли. Он выступил и против Козимо, и против Пьеро, которого считал совершенно неподготовленным к тому, чтобы взять в свои руки бразды правления. Ну а Козимо, по мнению Аньоло, превратился к старости в труса, ибо начал «избегать принятия любых решений, требующих мужества». Как нередко бывает, зерно истины в таких суждениях содержалось; кое-кто из состоятельных флорентийцев сильно задолжал банку Медичи, но Козимо не настаивал на возврате кредитов. В результате он по смерти оставил банк отнюдь не в идеальном состоянии.

Еще одним из тех, кто незаметно отвернулся от Козимо, был его доверенный советчик Диотисальви Нерони, также принадлежавший к одной из самых видных флорентийских семей. Скопив немалое состояние, он теперь хотел извлечь из него политические дивиденды и был крайне раздражен тем, что на пути у него стоят наследники Козимо. Нерони вполне разделял отношение Аньоло к Пьеро.

Оказавшись во главе банка Медичи, Пьеро счел более чем разумным попросить старинного друга отца Нерони просмотреть финансовые документы и оценить положение банка. Нерони решил попугать его, заявив, что ситуация близка к катастрофе. В то время многие флорентийские негоцианты столкнулись с исключительно тяжелыми проблемами из-за событий в восточном Средиземноморье: с 1463 года турки находились в состоянии войны с Венецией, и это нарушало сколь-нибудь нормальные поставки шелка и специй с Ближнего Востока. Озабоченный явно преувеличенным заключением Нерони, Пьеро решил немедленно и радикально сократить расходы банка — всем разбросанным по Европе отделениям, включая Лондон и Брюгге, а также главной конторе во Флоренции было предписано потребовать возврата крупных кредитов.