Пришла пора сделать еще один решительный шаг.

Ратислав не хотел везти ее сюда. Наверное, тоже помнил ту давнюю поездку, после чего у нее родился мертвый ребенок.

– Ты сам хочешь давать имя моему чаду? – прямо спросила его измученная Прекраса. – Когда Ингера убьют?

Да, если она поедет, это может обернуться бедой. Но если ничего не сделает, в ближайшие дни рухнет вся их жизнь.

– приговаривала Прекраса, медленно расчесывая распущенные волосы.

Прекраса неспешно выговаривала одно слово за другим, осознавая их неотвратимость. Гребень берегини сделал ее пряхой судьбы, дал ей власть управлять чужими жизнями. И теперь ей пришлось употребить это умение во вред, лишь бы спасти то, что ей было дороже жизни.

* * *

Асмунд вернулся в Витичев через три дня и тут же отправился на луг, в варяжский стан, где Кольберн в своем шатре отдыхал после охоты.

– Ну что, видел ли ты госпожу? – спросил Кольберн.

За эти дни он не раз мечтал о красивой женщине, которую встречал год назад в Киеве.

– Я видел госпожу и передал ей, о чем здесь говорилось, – Асмунд еще раз поклонился. – Прежде чем дать ответ, она приказала собрать в святилище самых знатных людей Киева, кроме тех, что здесь с князем. Она рассказал им, что ты желаешь взять ее в жены и тем получить законные права на эту державу не только благодаря твоей силе, но и по родству. И вот что она сказала… Я клянусь, – Асмунд вынул из ножен длинный ударный нож и приложил клинок ко лбу и обоим глазам, – на моем оружии, что передаю тебе ее ответ слово в слово.

– Ну же, что она сказала? – Кольберн в нетерпении поерзал на походных и подушках из греческих богатых усадеб.

– Она сказала: «Я не простая женщина, во мне сила земли Полянской. Я не подвластна моему брату-князю, а подвластна одним только богам. Я дала обет служить и принадлежать только богам. Тот, кто желает отнять меня у богов и взять в жены, должен доказать свое право на это. Если ты, Кольберн конунг, одолеешь моего брата-князя, тебе придется биться со мной…»

– Вот как? – Кольберн, польщенный званием конунга, в изумлении подался вперед, и у него загорелись глаза. – Разве она – воительница? Валькирия, владеющая оружием, как мужчина?

– Нет, – Асмунд не позволил себе улыбнуться. – Женщине, как ты знаешь, в тяжбе с мужчиной позволено выставить бойца по своему выбору. Так вот, она сказала: «Я изберу себе защитника из числа мужей земля Полянской, и если ты, Кольберн конунг, одолеешь его, то я буду твоей вместе с киевским престолом и всем наследством моего отца». И госпожа поручила мне спросить у тебя от ее имени: ты принимаешь это условие?

– Конечно! – Кольберн выпрямился. Мысленно уже одолев здешнего князя, он не считал за противника какого-то безымянного «мужа земли Полянской». – Я с радостью принимаю… Это будет достойно нас обоих… как в сагах!

– Тогда я передам князю, что все условия обговорены.

В тот же день Кольберн снова явился в Витичев и в присутствии всех киевских бояр и своих хёвдингов заключил договор с Ингером. Оба вождя поклялись на оружии соблюдать условия, а сам поединок назначили через день. Требовалось время, чтобы найти на ближайших островках Днепра подходящее место, достаточно сухое, чтобы не сражаться в воде и грязи, и достаточно близко от берега, чтобы свидетелям было все хорошо видно.

Место скоро нашли. Свенгельд и Торлейк, хёвдинг Кольберна, вдвоем обошли и осмотрели его, после чего сочли пригодным. Опытные воины обмерили площадку и оградили ее ясеневыми древками копий.

Но на другой день Ингер, в полдень явившись на место, напрасно ждал Кольберна. Вместо него прибыл Торлейк и с удрученным видом попросил отсрочки: еще вчера Кольберну стало худо, на него напала лихорадка и он до сих пор не смог оправиться.

– Что же с ним приключилось? – допытывался изумленный Ингер, не зная, радоваться ему болезни соперника или подозревать подвох.

– Видишь ли, конунг… – Торлейк и сам был в растерянности. – Еще в тот вечер, после того как наш конунг получил согласие вашей госпожи… Он лег спать и заснул, как обычно, но потом его стала во сне мучить ужасная жажда. Ему показалось, что к нему подходит его мать и протягивает ему серебряную чашу с водой. А мать нашего конунга умерла лет пятнадцать назад, а не видел он ее еще того больше, чтобы ты знал. Он взял чашу и выпил воду. И едва он выпил, как словно жидкий огонь пролился ему в нутро, как будто он хлебнул того горячего вина, которым нас угощали с хеландий Романа кейсара. Он страшно закричал, его телохранители слышали, и другие люди, что спали в том шатре и рядом. И с тех пор то огонь сжигает конунга, то мучает холод и озноб. Бергульв, наш лучший эриль, сделал ему целящую рунную палочку, но ты должен дать ему несколько дней, чтобы оправиться.

Ингер, не зная, как расценить этот чудесный рассказ, обернулся к своим людям. Но на всех лицах, не исключая Свенгельда и Асмунда, отражалось такое же безграничное изумление, какое чувствовал он сам.

* * *

Следующие два дня Прекраса прожила, едва дыша от страха, не зная, каким будет ответ на ее ворожбу. Но чувствовала она себя хорошо, дитя потихоньку ворочалось, однако несильно – оно стало уже слишком крупным и ему становилось в утробе тесновато для копошения. А всего лишь на третий день, под вечер, она узнала, какие плоды принесла ее решимость.