Уилкс был не просто возмутителем спокойствия. Он был зажиточным человеком, членом Королевского научного общества и аристократического Клуба адского пламени (Hellfire Club)[72]. Ему хватило поддержки, чтобы стать одним из олдерменов Сити, а в 1774 году вновь пробиться в парламент и стать лорд-мэром. В 1776 году он представил первый законопроект об избирательной реформе. Знамя Уилкса подхватили столько вигов, что вопрос о всеобщем избирательном праве оставался в публичном поле и служил предметом парламентских споров в течение полувека, пока в 1832 году реформа наконец не восторжествовала. Как бы ни бушевали собранные Уилксом толпы, решающее слово в спорах принадлежало парламенту.

Вскоре лондонскую толпу озаботил вопрос куда более насущный, чем об избирательном праве. Поводом к волнениям стал закон об уравнении в правах католиков в Ирландии, хотя настоящей причиной для конфликта был приток рабочих-ирландцев на фрагментирующийся лондонский рынок труда в сочетании с широко распространенным сочувствием восставшим американским колонистам. В 1780 году в Лондоне вспыхнули беспорядки, вождем которых был антикатолически настроенный шотландский лорд Джордж Гордон; к нему присоединились около 60 000 подмастерьев и других представителей низов. По всей столице они нападали на дома магистратов, членов парламента и всех сторонников уравнения католиков в правах, чьи адреса были в их распоряжении. В большинстве европейских городов представители правящих классов жили за глухими стенами с тяжелыми воротами. В Лондоне их дома выходили окнами прямо на улицу, и «Король Толпа»[73] счел эти окна лакомой мишенью.

Бунтовщики Гордона выступали против правительства лорда Норта[74], которое было не готово ни к переговорам, ни к силовому подавлению бунта. Министры боялись что-либо предпринять. Одним из очевидцев события, оставившим нам рассказ о наступившем хаосе, был лондонец Игнатиус Санчо. Санчо, родившийся на работорговом судне, был дворецким герцога Монтегю; с ним дружил актер Дэвид Гаррик, его рисовал Томас Гейнсборо, ему писал письма Лоренс Стерн. Бушующую толпу он видел из окна верхнего этажа и вспоминал: «Безумнейшие люди из всех, посланных когда-либо в наказание нашему безумному веку… бедный, несчастный, оборванный сброд от двенадцати до шестидесяти лет от роду шатался по улицам, готовый на любую пакость». В конце концов была мобилизована городская полиция. Оценки расходятся, но, судя по всему, всего в результате бунта погибло или было покалечено около 500 человек (по некоторым подсчетам, 850), главным образом в ходе военного подавления, самосуда, а также в результате пожаров; ряд бунтовщиков были казнены. Это был самый серьезный случай массового гражданского неповиновения в современной истории Лондона.

Правительство Норта тем временем увязло в торговых конфликтах с новыми колониями: сначала оно привело в бешенство бостонских купцов, а затем попыталось подавить их протест. С 1775 по 1783 год американские штаты воевали с Британией, причем Франция не замедлила оказать им существенную помощь. Ряд влиятельных членов парламента и жителей Сити открыто выступали в поддержку мятежников; среди них были Питт (теперь уже граф Чатем), радикал Чарльз Джеймс Фокс и консерватор Эдмунд Берк. Берк приходил в ярость при мысли, что Георг использует «наемные мечи германских ландскнехтов против английской плоти и крови». Потеря «жемчужины в короне» новой Британской империи стала для Георга III неслыханным унижением. В отчаянии в 1783 году он предложил сыну Чатема, 24-летнему Уильяму Питту-младшему, возглавить правительство.

Реакцию Сити на обретение Америкой независимости было нетрудно предугадать. Купцы наперегонки бросились торговать с новообразованными Соединенными Штатами. Лондон впервые столкнулся с волной иммиграции чернокожего населения, так как Британия предоставила убежище освобожденным рабам, сражавшимся против восставших колонистов. К концу века число чернокожих жителей Лондона оценивалось в 5000–10 000 человек, и они уже не были экзотикой для горожан, чему свидетельство многие лондонские гравюры Хогарта. Чернокожий слуга был, например, у доктора Джонсона. Два года спустя первый посол США в Великобритании Джон Адамс поселился в угловом доме на Гровнер-сквер (сохранившемся поныне). Смирившийся Георг тепло приветствовал его, но многие лондонцы подвергли Адамса остракизму: дескать, это посол страны, которая вряд ли удержится на карте слишком долго!

Назначение Питта-младшего несколько стабилизировало британское правительство, но в Европе 1780-х годов о стабильности и не мечтали. В Лондон прибывало все больше эмигрантов из Франции, которой правил Людовик XVI; они рассказывали, что Бурбоны привели страну к банкротству, в том числе из-за щедрой помощи американским повстанцам. Франция была на грани государственного краха. Лондон, едва оправившийся от бунтов Уилкса и Гордона, нервничал. Поддержка парламентом реформ и потеря американских колоний привели к очень хрупкой политической ситуации.

В Лондоне результатом этих настроений стали сомнения, готова ли столица принимать все возрастающее число иммигрантов без резкого раздражения уже живущих в ней горожан. Всеобщее внимание привлекла книга архитектора Джона Гвинна «Как улучшить Лондон и Вестминстер» (London and Westminster Improved; 1766), автор которой сетовал на отсутствие планирования в перенаселенном и продолжавшем расти Вест-Энде. Несмотря на популярность принятых методов застройки, автор предостерегал против «бездарного использования… столь ценной и желательной возможности». Новый Лондон был «неудобным для жизни, далеким от элегантности и ни в малейшей мере не претендующим на величавость или блеск». Гвинн вторил Стюартам, призывая «положить надлежащие пределы этой лихорадке, которая словно бы охватила сообщество строителей, и не позволить им расширять город с той же ужасающей скоростью, с какой они… продолжают делать это и сегодня». Другой автор, коммерсант и благотворитель Джонас Хенвей, писал о некогда живописных сельских окрестностях Лондона, что теперь «и вид, и запах их внушают отвращение, а стоящие тут и там печи для обжига кирпича похожи на рубцы от оспы».

Ламентации Гвинна были услышаны, и на этот раз зашевелились даже медлительные приходские власти Мидлсекса. В 1760–1770-х годах было проведено около сотни актов об «улучшении» Лондона, в основном касающихся охраны порядка, работных домов для бедноты и комиссий по мощению улиц. В 1762 году был принят радикальный Акт о мостовых Вестминстера. Члены учрежденной этим актом комиссии отвечали за поддержание в порядке стоков, уборку и освещение всех улиц к западу от границы Сити – ворот Темпла. Для защиты пешеходов должны были прокладываться каменные бордюры, а для отвода дождевой воды – сточные желоба. Были даже отдельные акты, направленные против «достойного осуждения и недопустимого» состояния площади Линкольнс-Инн-филдс, превратившейся в «приют попрошаек и воров». Необходимость вмешательства короны говорила о бессилии местных властей Лондона.