– Смотри, Марина, гроб-то какой шикарный! Просто сверкает на солнце полировкой. А венков сколько!

– Закрытый…

– Что?

– Гроб, говорю, закрытый. Да, а венков действительно много, даже слишком. Потом подойду, почитаю, от кого… А цветов сколько принесли! Все с букетами…

В это время процессия остановилась возле ямы, гроб поставили на принесенные с собой табуретки, все стали прощаться с усопшей. Я видела, как люди подходили к закрытому гробу, дотрагивались до крышки, кто-то крестился, кто-то просто стоял, склонив голову. Никаких речей. Пучеглазая рыба тоже надменно подплыла к гробу, с ней был какой-то толстый – под стать ей – коротышка. Они неуклюже потоптались на месте и быстро отошли. Я поняла, что это – родители «гордости школы Корника». Безутешный вдовец подошел последним, долго стоял возле гроба, лица его мы не видели, так низко была наклонена его голова. Почувствовав, что прощание как-то затягивается, к Корнилу Борисовичу подошел Дорик, взял хозяина за плечи и отвел в сторону. Могильщики ловко подхватили гроб, просунули под него веревки, опустили в яму. Все стали подходить и бросать горстями землю в могилу. Потом рабочие начали орудовать лопатами. Вскоре на месте ямы вырос холм, его обложили венками, цветами, воткнули временный крест…

Люди вскоре потянулись к воротам кладбища. Когда они ушли далеко, мы с Мариной подошли к ее могиле. Среди множества цветов и венков высился простой деревянный крест с табличкой: «Золотова Марина Владимировна…» Далее шли две даты – через черточку.

– Да, цветов и венков господин Золотов не пожалел! – не удержалась я. – Ну-ка от кого это? «От любящего мужа»! Упасть – не встать! Марин, он тебя, оказывается, любил. А этот – от свекра и свекрови – «Любимой снохе». А этот – от скорбящих друзей. Оказывается, тебя все любили, Золотова! Вот видишь, как полезно иногда присутствовать на собственных похоронах. Узнаешь о себе столько хорошего!

– Показуха. Все это – только показуха. Ты думаешь, он действительно горюет обо мне? Как бы не так! В душе наверняка радуется, что уж теперь-то полностью свободен. Я ведь на последнем суде крикнула ему, что все равно верну детей…

– А он?

– Засмеялся и показал мне кукиш. А потом подошел его адвокат – тот еще козел! – и наговорил кучу гадостей. Ну, чтобы я даже не мечтала об этом… ничего, мол, у вас не выйдет. Такой матери, как я, детей все равно никто не доверит. А у них, мол, там все схвачено… Слушай, Полин, ну их к черту! Не хочу я все это опять вспоминать, а то еще разревусь чего доброго.

– Здесь это будет вполне уместно.

С кладбища мы ехали в каком-то подавленном настроении. И хотя ничего собственно плохого не случилось – неопознанный труп предан земле, да еще с такими почестями! Сама Марина жива и здорова, и даже дети, похоже, еще пребывают в неведении насчет «смерти» мамы. Но тем не менее нам было как-то не по себе. То ли оттого, что Корнил в очередной раз показал себя мерзавцем – не дал в последний раз попрощаться родителям с погибшей дочерью, то ли еще отчего… И хотя Золотов не знал, что его жена в действительности жива, но известить ее родителей, считаю, он был просто обязан. А если бы она умерла на самом деле? Если бы это она лежала там, в дорогом гробу? Значит, ее так и похоронили бы, а родители смогли бы приехать только потом, к могиле с памятником?!

Следующие два дня – суббота и воскресенье – прошли как-то тихо и незаметно. Марина, чтобы чем-то занять себя, взялась готовить нам с дедом вкуснейшие обеды и ужины. Мы съездили с ней в супермаркет, расположенный при въезде в наш коттеджный поселок, набрали там два пакета продуктов, причем не полуфабрикатов, а настоящих, как выразилась Золотова, продуктов – большой кочан капусты, килограмм моркови, столько же свеклы, а еще картошки, мяса, рыбы… Потом Марина начала все это чистить, шинковать, варить, жарить, в результате чего у нас на ужин был вкусный домашний борщ. Мы втроем сидели на кухне, уминали его за обе щеки, причем Ариша причмокивал, что было ему вообще несвойственно, потягивал носом густой аромат борща и блаженно говорил:

– Полетт, вот видишь, как благотворно сказывается замужество на кулинарных способностях женщины! Если бы, ma chere, ты научилась готовить так же…

Я посмотрела на деда с укором. Сама я к кулинарным подвигам не была готова, это казалось мне непосильным трудом – стоять полдня у плиты, резать, чистить, жарить, парить, чтобы потом за десять минут все это съесть. Мы с дедом прекрасно обходились полуфабрикатами, лишь изредка балуя себя настоящей едой.

– Дедуль, ты что, хочешь, чтобы я жила у плиты?! Когда я, единственная женщина в нашей семье, выдвинула лозунг «Долой кухонное рабство!», ты же сам со мной согласился! Ты даже говорил, что готов питаться полуфабрикатами, лишь бы твоя любимая единственная внучка не превратилась в эдакую домашнюю клушу в замызганном фартуке и с половником в руке. Или тебя ностальгия замучила по тем старым добрым временам, когда мама готовила нам настоящую еду?

Ариша притворно покряхтел, изображая из себя несчастного больного старика, до полусмерти заморенного супермаркетовскими полуфабрикатами. Чтобы красиво уйти от ответа, он попросил у Марины добавки. Она с удовольствием налила деду еще тарелку, положила ложку сметаны, и Ариша снова энергично заработал ложкой.

Я еле дождалась понедельника. В этот день, как мне казалось, должен позвонить господин Золотов. Не будет же он надолго прерывать занятия языком с детьми. Да и о смерти матери, я просто была уверена, они ничего не знают. И я не ошиблась!

В девять утра действительно раздался звонок моего мобильника. Я услышала знакомый голос:

– Оксана Игоревна! Вас беспокоит няня Ванечки и Танечки – Маргарита. Корнил Борисович просил меня договориться с вами на сегодня насчет занятий с детьми. Вы сможете прийти к нам сегодня?

– Во сколько?

– Как обычно, к одиннадцати.

– Да, смогу.

– Тогда ждем вас к одиннадцати.

– Маргарита, скажите, а дети знают, что их мать…

– Нет, что вы! – Девушка испуганно зашептала, очевидно, дети были где-то недалеко. – Мы им решили пока не говорить. Сами понимаете, такая травма для детской психики. Корнил Борисович говорит, что, возможно, дети со временем просто забудут о матери…

– Да?! Он на это надеется? Ну, ладно, собственно, это его дело… Через два часа я приеду к вам.

Я выключила телефон. Подошла Марина:

– Что, Полин? Рита звонила? Как там дети?

– Я была права, они ничего не знают о твоей смерти. Корнил надеется, что забвение матери произойдет у них со временем естественным путем.

– Он что, идиот?

– Не знаю, я не психиатр. Через полтора часа я еду к ним…

– Полин, а можно я пока наведу у вас дома порядок? А то я здесь просто умру от безделья. Покажи, где у вас ведро и швабра. И тряпка для пыли тоже. И еще мне нужны моющие средства… А шторы можно постирать?