Слову «член», membrum, канонисты предпочли «часть тела», pars corporis. Первое тому свидетельство – у Бернарда Пармского, в середине XIII века: «Только кардиналов можно посылать от лица папы, de latere pape, в прямом смысле слова, потому что их называют частью тела папы»[246]. В начале XIV века выражение «часть тела папы» уже закрепилось в канонистике[247]. Отказ от слова membrum в пользу pars следует приписать влиянию «Кодекса Юстиниана», определявшего сенаторов как «часть тела» императора[248]. Чем кардиналы не церковный сенат?

Остиец углубил экклезиологическую близость папы и кардиналов, воспользовавшись новой телесной образностью: «Хотя папа глава вселенской Церкви, а верующие – ее члены в общем, в особенности же папа – глава кардиналов, а кардиналы – члены. Тело настолько с главой неделимо, что не нужна и клятва верности или подчинения. Он не получает от них такой клятвы потому, что они составляют как бы его нутро»[249]. Эта странноватая анатомическая метафора появилась тогда, когда европейцы с пользой для себя познакомились с внутренним устройством тела и трупа[250]. И Остиец в своем рассуждении идет до конца: если кардиналы «как бы его нутро», tamquam sibi inviscerati, значит, заболевшему кардиналу нельзя пустить кровь без специального разрешения верховного понтифика[251].

Остиец трактует формулу pars corporis pape в связи с прерогативами кардиналата: кардиналы часть тела папы потому, что «все они принимают решения вместе с папой»[252]. В «меморандуме» кардиналов из семейства Колонна против Бонифация VIII они определяют себя «судьями наряду с римским понтификом, то есть члены не только тела Церкви, но и ее главы»[253]. Колонна воспользовались только древними терминами, но придав им явно полемическое значение[254]. Включение кардиналов в персону папы призвано усилить их участие во власти папы и переосмыслить их особое положение по отношению к епископам. Дискуссия завершилась посланием Евгения IV архиепископу Кентербери Генриху Чичели (1439), которое вошло в Свод канонического права. Здесь папа заявляет, что кардиналы – его «помощники и резонно называются его братьями, они часть его тела, неотделимые его члены»[255]. Оба термина, membra и pars, веками раздельно оформляли метафорическое единение кардиналов с персоной папы, а здесь торжественно объединились.

Бозон, биограф Александра III, описывает триумфальный въезд папы в Рим в марте 1178 года: «Все посмотрели на его лицо, как смотрят на лик Христа, коего он наместник на земле». То было на праздник св. Григория Великого, накануне четвертого воскресения Великого поста. Римляне встретили понтифика с хоругвями и крестами. Биограф добавляет, что «не припомнит подобного приема какого-либо папы». Сенаторы и магистраты, благородные и простые, с оливковыми ветвями в руках пели подобающие славословия[256]. В конце XIII века во время коронации, перед Бонифацием VIII шел белый конь, несший на спине крест[257]. В последние десятилетия XIV века крест заменили на остенсорий с освященной гостией[258]. Одновременно утвердился обычай вышивать крест на парадной обуви папы[259]. Даже о состоявшемся избрании нового понтифика объявляли, цитируя сказанное Павлом о Христе: «Объявляю вам радость великую»[260]. Данте видел в Бонифации VIII «плененного Христа»[261]. Алваро Пелайо (1332) восклицал: «Поскольку понтифик представляет Христа на земле, верующий, глядящий на него с верой, видит самого Христа»[262]. «Папа наследник Адама, первый человек, и поэтому Бог пожелал, чтобы наместник Христа в особенности являл образ его и подобие»[263]. Согласно юристу Антонио да Будри (1338–1408), «содеянное папой как наместником Бога трактуется как деяние Бога, на действия наместника следует смотреть как на действия Господа»[264].