— Идиот, — громыхнул Чиряев, — что же ты мнераньше не сказал?

— Почему идиот, — обиделся адвокат, — с тобойневозможно разговаривать.

— Ладно, не обижайся, — примирительно произнесЧиряев, — теперь все понятно. Это работа Георгия, его рук дело. Я с самогоначала это знал.

Он сел наконец на стул и, глядя на Тумасова, спросил:

— Ну что, отпустят меня завтра?

— Если не воскреснет Труфилов, отпустят. Больше некомудать против тебя показания. Думаю, немецкий суд откажет Москве в выдаче и тебяотпустят под залог. За свою недвижимость в Германии и Австрии ты уплатилналоги, отсидел сверх положенного почти год. В общем, если не появится задержекс выплатой залога, можно считать, что процесс мы выиграли.

— Тогда все в порядке, — сказал Чиряев, стараясьне смотреть на злополучные фотографии. — Позвони Матвею, пусть все-такипоищут этого альфонса. Если не найдут… Передай ему, что она мне рога наставила.Снимки и кассету сожги. Не дай бог тебе ее кому-нибудь показать. Если узнаю…

— И не стыдно тебе? Если не доверяешь…

— Доверяю, доверяю. Ты понял, что надо сказать Матвею?

— У Матвея копии есть, — признался Тумасов, —он мне звонил.

— Значит, и ему послали? Хорошо работают, сволочи. Я ейпокажу, как меня позорить.

— Пойми, ее трогать нельзя, — понизив голос,произнес Тумасов. — Ведь на меня нетрудно выйти. Разыскать свидетеля,который привозил пакет в отель. А потом и на тебя.

— Кто докажет, что ты мне его передал? —насмешливо спросил Чиряев. — Что ты вообще осмелился явиться ко мне стакими фотографиями? Все знают, что за это я убил бы на месте. Значит так, тыне решился мне их показать, позвонил Матвею и рассказал, что мне изменилаженщина. Вот и все. При чем тут я?

— Хочешь меня подставить? — занервничаладвокат. — Мы так не договаривались.

— Слушай, Тумасов, кончай юлить. Даже в Америке адвокатне получает за свою работу таких денег, какие я тебе плачу. Так что можешьвзять на себя все мои грехи. И прошлые, и будущие. Или ты не согласен? Тогдаскажи, еще не поздно. Я могу поменять адвоката.

Тумасов поправил галстук. Болело горло, хватка у Чиряевабыла мертвая. Но терять такого клиента не просто глупо, Чиряев действительноплатил немыслимые гонорары, но и опасно. От этого бандита можно ждать чегоугодно.

— Не нужно, — сказал он вдруг севшимголосом, — не нужно менять адвоката. Я сделаю все, как ты сказал.

Дронго просидел за компьютером всю ночь. Вернее, остатокночи. Примерно с пяти до девяти утра. Мать Вейдеманиса проснулась первой исразу прошла к нему в кабинет.

— Доброе утро, — улыбнулся Дронго.

— Доброе утро, — ответила женщина. — Вижу, выдаже не ложились?

— Много работы, — признался Дронго, — нужнобыло просмотреть некоторые материалы.

— Я тоже почти не спала, слышала, когда вы пришли.Кажется, не один? Мы причиняем вам столько неудобств.

— Ничего страшного. Я уступил свое место в библиотекезнакомой женщине. Она мой друг. Еще есть диван в гостиной, так что небеспокойтесь.

— В библиотеке ей, наверное, неудобно, она можетобидеться, — заметила мать Вейдеманиса. — Мы заняли спальню.

— Она никогда не ночевала у меня в спальне, —сказал Дронго, — она вообще никогда у меня не ночевала. Вчера у нее былнервный срыв, она хотела застрелиться. Ее предал человек, которому онадоверяла. И я решил привезти ее ко мне.

Старая женщина сокрушенно покачала головой.

— Жизнь человеческая полна страданий, — произнеслапечально, повернулась и пошла на кухню. Дронго подумал, что Галине будетполезно пообщаться с этой старой мудрой женщиной. Пусть поймет, что ее гореничто по сравнению с горем матери, которая может потерять сына.

Через полчаса они вчетвером сидели на кухне. МатьВейдеманиса, его дочь Илзе, Галина Сиренко и Дронго. Со стороны они моглипоказаться большой дружной семьей, собравшейся за столом перед началомтрудового дня. Но только со стороны. У каждого были свои проблемы. Нелегкие.Непростые.

— Когда можно будет поехать в больницу? — спросилаИлзе у Дронго.

— Пока не стоит, — мягко ответил он, — емупоставили капельницу, и он, наверно, уснул. Вас все равно к нему не пустят сейчас.Его нельзя беспокоить. Думаю, вам лучше поехать во второй половине дня, когданачнется операция. Машина придет за вами в три часа дня.

— Это верно, — сказала старая женщина, — ненужно отвлекать врачей от дела. Мы все равно ничем не можем помочь. — Онастаралась держать себя в руках, но сердце болезненно сжималось от тревоги засына.

— Если хотите, вернусь сюда к трем часам дня и вместепоедем, — предложила Галина.

— Нет, — решительно заявил Дронго, — тыостанешься здесь, им нужна охрана.

— Ничего лучшего ты придумать не мог? — спросилаона.

— Это приказ Романенко, я ему звонил. Вызватьохранника-мужчину я не могу. Надеюсь, ты это понимаешь?

— Я должна поехать с тобой, — произнесла онадрогнувшим голосом, — мой долг найти того, кто «заказал» Труфилова ипослал Бергмана в тюрьму.

— Когда мы его найдем, я тебе позвоню, — тоном, нетерпящим возражений, ответил Дронго, — а до тех пор оставайся здесь.

Он сознательно завел этот разговор при обеих женщинах, чтобыГалине неудобно было отказаться, ведь это означало бы, что она лишает их охраныв такой опасный для них момент.

— В автомобиле внизу двое сотрудников ФСБ, —заметила она, — один может подняться наверх и остаться в квартире.

— Нет, я могу доверить их только тебе. В три часа дняпоедешь с ними в больницу. И будешь все время при них. Это своего родапсихотерапия. И для тебя, и для меня. И для всех нас.

— Ты не врач, а я не душевнобольная, — сраздражением возразила она, — все это неправда. Просто ты хочешь от меняизбавиться.

— Бывает ложь во спасение, — проговорил Дронго.

— Оставайся, — сказала вдруг матьВейдеманиса, — нам так тяжело. И тебе тоже. И ему, — она показала наДронго, — у него такая большая душа, она способна вместить все наше горе.Оставайся!

Галина растерялась, не зная, что делать.

— Да, бывает ложь во спасение, — задумчивоповторил Дронго, — убедился в этом на примере собственных родителей.Двадцать лет назад матери должны были удалить желчный пузырь и операциюназначили на десять утра. Отец каждый день навещал ее и очень переживал. Совсемнедавно он перенес тяжелый инсульт, и мать впервые в жизни соврала ему, сказав,что операция на четыре, чтобы, когда он придет, все уже было позади.