– Вот вам, римские болваны, – радостно вопили иудеи, хлопая себя по задницам.

Тит пришел в страшное негодование. Как мог он позволить так легко себя провести. Раздосадованный, он вскочил на ноги, но быстро овладел своими эмоциями.

– Только строгость может предохранить от хитрости и издевательств, – сказал он внушительно и отдал приказ адъютанту возобновить наступление.

Таран вновь заколотил по стене, башня начала колебаться от мощных сотрясений. Тогда Кастор и его люди подожгли башню и прыгнули в разгоревшееся пламя, вновь изумив римлян. На самом деле иудеи просто нырнули в потайной лаз, благополучно избежав огня.

Отряд Симона Бар-Гиора контролировал Верхний город и большую стену до Кидрона. Войско Иоанна Гисхальского защищало территорию Храма и Кидронскую долину. В одном из отрядов его войска под командованием Ицхака сражался Ионатан.

Все дни и ночи Ионатан проводил вблизи стен. Он участвовал во всех вылазках, во всех схватках с римлянами. На его умном худощавом лице пролегли тонкие морщинки. В небольшой бороде серебром поблескивали седые нити. Но он был все так же силен, вынослив и ловок. Военная дисциплина давала возможность не думать, и это было для него благо. Он шел туда, куда приказывали, делал то, что говорили. Он словно спрятался в какую-то прочную скорлупу, выбраться из которой он и не желал. Слишком это было больно.

Ионатан не вспоминал о гибели родителей, о смерти Эфраима, об отчуждении Бины. Это все было далеко где-то там. А здесь была война. И он был воин. Даже страх, нормальный человеческий страх, состояние, возникающее, когда человек стремится, но не может избежать опасности, не исчез – к опасности привыкнуть невозможно, – но как бы притупился. Ионатан притерпелся к опасности, как больной – к постоянной ноющей боли.

До Ионатана доходили разговоры о голоде, начавшемся среди населения Иерусалима, но неизвестно почему он не соединял своих родных с голодом, не вдумывался в смысл этих сообщений. Более того, ему казалось, что чем самоотверженней он будет сражаться здесь, на переднем крае, тем в большей безопасности будут его родные там, дома. И он сражался бесстрашно и смело, не щадя жизни, не осторожничая.

Июльское небо казалось бездонным. Солнце безжалостно изливало на людей свой жар. Ни единое облачко не появлялось даже вдали. Все живое старалось спрятаться в тень. Защитники Иерусалима, используя редкую минуту затишья, сидели, привалившись к холодным камням стены. Неожиданно в знойной тишине раздались шум, крики, шарканье сотен ног. Римляне пригнали группу пленных иудеев. Сотни худых, бледных, измученных людей в рваной, пропыленной одежде.

– Перебежчики? – спросил Ионатан, как большинство защитников, считающий перебежавших к римлянам предателями.

– Да нет, – медленно, словно нехотя, ответил ему кто-то, – скорее те, кто пытался найти еду.

– Где ж ее найдешь? – сочувственно откликнулся другой.

– Да за городом, в оврагах, дикие овощи искали. Вот и попались, – сказал первый и вздохнул.

Ионатан недоуменно и со все нарастающей тревогой переводил взгляд с одного говорившего на другого.

– Зачем, зачем же их сюда пригнали? – спросил Ионатан, сознавая, что его вопрос неловок и глуп, и досадуя за это на себя.

– Тьфу ты, – сплюнул один из говоривших и, оглядев Ионатана, ушел, не ответив.

– Не будь столь наивен, Ионатан, – раздался рядом голос командира отряда Ицхака, – им надо запугать нас.

– Да уж, римляне на такие представления мастера, – прозвучал скорбный голос.

– Думают, вид казненных сделает нас уступчивей, – презрительно сквозь зубы процедил Ицхак.

Несколько десятков столбов были вкопаны римлянами споро и ловко. Пленных раздели и, связав над головой руки, привязали к столбам. Нагие, беззащитные, жалкие, с испуганно-болезненным выражением на лицах, стояли они под яркими лучами солнца в ожидании наказания. Плоть их мелко дрожала в предчувствии жуткой боли, покрываясь каплями пота.

Римские солдаты, производящие наказание, были все люди крупные, мускулистые, твердо стоящие на широко расставленных ногах. Готовясь к экзекуции, они неспешно двигали плечами, разминая мышцы.

Взвившись, кожаные бичи со свистом разрезали воздух и опустились на спины, предплечья, ноги привязанных. Вопль боли разорвал тяжкую тишину. Истошные крики избиваемых никак не подействовали на палачей. Их лица оставались равнодушно-сосредоточенными, словно они выполняли необходимую работу. Били жестоко. Кровь от разрываемой плоти брызгала в стороны, стекала на землю.

Со стен, облепив их в безмолвии, с окаменелыми лицами, смотрели жители Иерусалима. Они страдали вместе с наказуемыми. Кожей своей ощущая боль. Глаза и молодых, и старых наполнялись слезами. Они подавляли поднимавшиеся в горле рыдания.

В глубине души каждого человека, самого смелого, уверенного, непримиримого, живет мысль о возможности спасения: а если сдаться? Ее, эту мысль, можно отталкивать с негодованием, загонять в самый темный угол сознания, но она всегда возвращается – тайная, непрошеная, непроизвольная, заставляющая стыдиться, но связанная со страстным, непреодолимым желанием сохранения жизни.

Каждый новый удар римского бича бил не только по окровавленным телам, но и по надежде иудеев на жизнь. Озлобленная решимость все отчетливей стала проявляться на лицах защитников города. Нервное напряжение Ионатана обострилось, когда почудилось, что один из истязуемых ему знаком. Он напряг зрение.

«Показалось», – пронеслось в его голове, и в эту секунду он совершенно ясно узнал в изможденном, худом старике с седыми патлами всклокоченных волос Амрама.

Ничего не осталось в этом человеке с гулко ходящими от каждого удара ребрами от того неспешного величавого философа, каким Ионатан видел его в первую их встречу.

Вскрикивая от ударов, Амрам бился, выворачивая руки, стараясь освободиться. Палач резко дернул бич. Железный наконечник вырвал кусок мяса под рукой мужчины. Амрам рванулся в сторону и вдруг повис, безвольно откинув голову. Истязатель продолжал трудиться. Искромсанная кожа повисала клочьями.

– Старается, – с ненавистью прохрипел один из стоящих рядом с Ионатаном.

– Это даже лучше, – сказал Ицхак.

– Что лучше?! Что лучше?! – выкрикнул Ионатан и, развернувшись, схватив Ицхака за плечи, затряс его изо всех сил.

Ицхак позволил рвануть себя раз, другой. Затем, оторвав от себя руки Ионатана, неспешно поправил кожаную перевязь с мечом, сказал ровно и безжалостно:

– Милосердней. Быстрее умрет на кресте. Меньше мучиться будет.

Ионатан стоял, совершенно раздавленный и оглушенный. Его коробила деловитость, прозвучавшая в словах Ицхака, хотя она была и правдива. Ему было горько и гадко.

– Мы должны их спасти, – сказал он.

Ицхак отрицательно покачал головой:

– Невозможно.