Я знаю, как обстоят дела. Я слышала про многих знаменитых спортсменов, которым уже за сорок, у них уже третья жена, девушка на стороне и обвинение в нападении при отягчающих обстоятельствах, от которого удается весьма удачно откосить. Почему все знаменитости считают, что им можно наплевать на элементарные принципы человечности?

Я тут же жалею о сказанном. Я знаю, что сказала это из страха. Из страха неизвестности. Из страха перед тем, к чему может привести наше свидание. Возможно, я нарочно хочу испортить наш вечер. Мейсон не дал мне ни одного повода усомниться в своих намерениях или в своей человечности.

Он кладет вилку на стол и смотрит мне прямо в глаза.

– Я не такой, Пайпер. Я не похож на маму Чарли, если ты об этом. Я не считаю, что весь мир находится в моем распоряжении. Я не жду, что мне все преподнесут на блюдечке с голубой каемочкой. Я борюсь за то, чего я хочу. А сейчас я хочу всего двух вещей: футбол и тебя.

У меня перехватывает дыхание – его слова застали меня врасплох. Он не дает мне времени, чтобы ответить.

– Я знаю, что футболисты пользуются дурной славой за то… ну, за то, что они плейбои, но я не такой. Признаю, что был неосторожен раньше. Я совершил ошибку. Проявил беспечность. Но я неплохой человек. Разве я дал тебе повод считать иначе?

– А как насчет того случая в аэропорту? – спрашиваю я.

– Какого случая?

– Ну, когда ты дал той женщине свой номер телефона.

– Ты о чем? – Мейсон склоняет голову набок и внимательно смотрит на меня. – Какой женщине?

– Ну той женщине с ребенком. Ребенок, кажется, потерялся, и ты помог ему найти маму. И потом дал ей свой номер телефона. А теперь утверждаешь, что ты не плейбой?

Мейсон пытается сдержать улыбку сильными мышцами челюсти, потом его лицо смягчается и становится по-мальчишески обаятельным.

– Это был автограф, Пайпер. Не номер телефона. Чтобы успокоить мальчика, я рассказывал ему про футбол. Выяснилось, что его папа – фанат, поэтому он спросил у мамы, можно ли ему попросить у меня автограф.

– Автограф?

Мейсон пожимает плечами – это медленное грациозное движение мускулистым плечом.

Я закрываю глаза и качаю головой:

– Прости. Ты вообще-то был очень добр ко мне, особенно учитывая все, что я тебе наговорила. Но как ты можешь быть уверен, что никогда таким не станешь? Ты ведь только недавно стал знаменитым. Что произойдет, если ты войдешь в стартовый состав? Что произойдет, когда женщины начнут на тебя вешаться каждый раз, когда ты выходишь из дома? Что произойдет, если ты захочешь одну из них, но она решит, что она тебя не хочет? Ты просто возьмешь то, что хочешь, Мейсон?

Он отодвигает наполовину полную тарелку в сторону – кажется, у него пропал аппетит. Он выливает остатки вина в свой бокал и выпивает его одним длинным глотком.

– Нет, Пайпер. Я не собираюсь брать то, что хочу. Но я готов за это сражаться. Вот этим-то я и отличаюсь от мужчин из твоего прошлого.

– Ты ничего обо мне не знаешь, – огрызаюсь я и бросаю на него злобный взгляд.

Мейсон хмурится, и я понимаю, что он жалеет о своих словах так же, как я – о своих.

– Ты права, не знаю. Но я бы хотел узнать. Надеюсь, ты дашь мне шанс узнать тебя получше. А теперь ешь свой сэндвич, а то совсем отощаешь. Готов поспорить, что ты сегодня пробежала больше, чем следовало бы. Разве я не прав? Сколько ты пробежала? Пять километров? Шесть?

Я пожимаю плечами:

– Десять.

Мейсон смеется:

– Вот видишь, я уже немало о тебе знаю. Я знал, что ты ни за что не станешь придерживаться правил восстановления после марафона.

Все оставшееся время за ужином мы говорим о беге. Это безопасная тема. Я рассказываю Мейсону про марафоны, которые пробежала в прошлом году в Амстердаме и Берлине. Рассказываю, как Чарли заинтересовала меня бегом еще в старших классах школы. Я даже показываю ему несколько фотографий на телефоне.

– Это, должно быть, Чарли, – говорит Мейсон.

– Эта фотография сделана в Австрии за день до того, как она сломала ногу. Через неделю мы должны были идти в горы, но, как ты понимаешь, не смогли.

– На твоих фотографиях совсем нет мужчин, – замечает Мейсон после того, как пролистал мою галерею. – Означает ли это, что у меня нет соперников с ужасно сексуальными акцентами?

Я качаю головой:

– Я не хожу на свидания, забыл?

Мейсон смеется:

– Я тоже. До сегодняшнего дня. Вообще-то это мое первое свидание после рождения Хейли.

Я открываю рот от недоверия и изумления:

– Ты не был на свидании почти два года?!

Мейсон прищуривается так, словно высчитывает что-то в уме:

– Строго говоря, чуть более двух лет. С тех пор как Кэссиди объявилась у меня беременной.

– Как это вообще возможно? Я не знаю ни одного парня, который мог бы так долго обходиться без… э-э-э… без свиданий.

Я чувствую, как по моему лицу проходит еще одна волна жара. Хм… интересно, я еще когда-нибудь краснела столько же раз за один вечер? Вряд ли.

Я отпиваю воды из бутылки, чтобы немного остыть.

– Я же тебе сказал, Пайпер, что я не такой, как большинство парней. Я на сто процентов посвятил себя дочери.

Он поднимает вверх ладонь и внимательно ее разглядывает.

– И, как выяснилось, своей левой руке.

В очень неподобающей для леди манере, от смеха я выплевываю воду. Мейсон хихикает и вытирает капли с экрана моего телефона. Прежде чем отдать телефон мне, он еще раз смотрит на фотографию.

– Чарли – просто копия своей матери, – говорит он, глядя на снимок: на нем Чарли на костылях, нога у нее в голубом гипсе, а я поддерживаю ее, пока мы позируем на фоне горнолыжного склона, на котором она сломала ногу. У Чарли рыжие волосы. Ее длинные волнистые волосы – просто копия знаменитой когда-то актрисы, которую я со временем стала презирать.

– Я видел ее маму в кино, когда был маленьким, – говорит Мейсон. – Она права в том, что Чарли украла ее красоту. Она сногсшибательна.

Никогда прежде я не ревновала к Чарли. Да, из нас двоих она всегда была красивее. Перед ней заискивали мужчины. Она была высокой загадочной рыжеволосой девушкой, которую они вели к себе, пока ее неуклюжая соседка спала в одиночестве дома. Но сейчас, несмотря на то что я всегда чувствовала лишь облегчение от того, что Чарли привлекала к себе все внимание,