Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Устал, говоришь? – Макс Фридрихович покачал головой. – Добро, насильно тащить тебя не станем. Но надумаешь – обращайся. Да и мы с тобой ещё свяжемся. Таким кадрами разбрасываться нельзя. Нам, дорогой товарищ, этого Советская власть не простит…
Они ненавидят Советскую власть, ненавидят трудящихся, создавших эту власть, хотят гибели нашей потому, что наши земли, фабрики, заводы и власть отняты нами в октябре 1917 года у богатеев, бывших хозяев всего народного достояния.
Дом Волковых заслуженно пользовался славой самого гостеприимного в Тутаеве. Маленький городок, в котором и десять тысяч жителей можно было насчитать только спьяну, когда, забывшись, посчитаешь кого-то дважды, уже привык, что на этой квартире стихийно организовались филиалы рабочего клуба, партийной и кимовской ячеек, лектория и клуба по интересам. И потому к Волковым гости шли чуть только не табуном. Просили помочь в своих проблемах, заходили поделиться своими радостями, забегали просто так – развеять скуку и поговорить с умными людьми. Надо признать: тутаевцы были глубоко порядочными, а потому не считали возможным приходить с пустыми руками. Приносили всё что угодно: от громадного налима до горшочка с мёдом и от каравая заварного хлеба до полумешка картошки. От этих подношений Груша, уже совершенно обжившаяся в городе, иногда хваталась за голову, пытаясь сообразить: «Куды ж эдакую силу харчей девать?» – но старательно жарила, варила, парила, строгала бутерброды и по пяти раз на дню ставила самовар. И в глубине души ужасно гордилась своей ролью хозяйки такого замечательного дома.
Ведь теперь торговцы на рынке разве в пояс ей не кланялись и скидывали цены чуть только не в половину. Кроме того, к немалому своему изумлению, девушка совершенно неожиданно оказалась чем-то вроде третейского судьи для базарного сообщества, и теперь её частенько зазывали для определения честной цены или степени свежести спорного товара. А все потому, что вслед Груше шептались, будто она спит с обоими Волковыми: и со здоровенным и высоченным младшим, у которого каждый кулачище – верный пуд, и со старшим – свирепым чекистом, который чуть ли не самого Дзержинского заморским премудростям обучал. Ведь после визита в Тутаев товарища из областного ГПУ по городу пополз слушок о том, что Волков-старший – старый чекист и что его былые соратники решили проверить: как там их боевой товарищ устроился, и не зажимают ли его в плане бытовых условий? Не чинит ли ему кто-нибудь на свою голову каких препятствий или бог весть ещё чего? Слухи ширились, обрастали чудовищными подробностями, и вскоре вся округа судачила о прибывшей в Тутаев по зиме специальной комиссии из Центрального аппарата ГПУ, тщательно обследовавшей условия жизни инженера Волкова и его сына и арестовавшей по результатам своей деятельности аж несколько сотен бедолаг, имевших несчастье чем-либо не угодить грозному Волкову.
В марте, кроме шумно и бурно отпразднованного Международного женского дня, во время которого Груша впервые сидела за столом словно гостья, а оба Волковых и Вася Козельцов сами приготовили угощение и шустрили вокруг девушки, точно заправские официанты, пришёл ответ на отправленную в Наркомат Обороны докладную. В опечатанном сургучом пакете содержалась благодарность от Ворошилова, а также извещение о том, что новые конструкции предложенных ранцевых огнемётов и зажигательных авиабомб приняты Наркоматом тяжёлой промышленности к немедленному производству. И в довершении всего – Указ о награждении тов. Волкова В.Н. орденом Трудового Красного Знамени, согласно статуту «за изобретения и рационализаторские предложения, имеющие большое технико-экономическое значение и за большие заслуги в укреплении обороноспособности страны». На следующий день на обоих Волковых и, к немалому удивлению девушки, на Грушу посыпались поздравления. В их числе пришла и телеграмма из областного Управления ГПУ, после чего статус всех троих взлетел чуть ли не до небес.
На заводе затосковали. И директор, и секретарь партийной ячейки сразу поняли: долго Волков-старший у них не останется. Рассчитывали, правда, что хоть младшего удастся удержать, но именно в этот момент грянула ещё одна новость: младшего Волкова призывают в ряды Красной Армии. И не в территориалы[80] – в кадровый состав!
Груша, как и полагается деревенской девушке, решила повыть, но её уговорили этого не делать. Отец и сын выделили денег на соответствующий стол, пригласили гостей, но в последний момент выяснилось, что старший Волков присутствовать не сможет: его вызвали в областной центр для вручения ордена. Так что гранд-пьянка, именуемая в России во все времена «проводы», прошла без участия, руководства и надзора старшего поколения. Что и привело к ожидаемым последствиям. В дальнейшем Всеволод-младший помнил только, что выпил подряд три стакана водки – за Коммунистическую партию, за Красную Армию и за героического отца. Дальнейшее отложилось в памяти смутно. Что-то пел, с кем-то целовался, а Вася Козельцов, кажется, учил его стрелять из своего милицейского «Нагана». Кажется, даже птицу какую-то подстрелили, но была это ворона, галка или просто чья-то курица, он не смог бы вспомнить и под угрозой расстрела.
Утром девятого апреля к двум полуторкам, что должны были отвезти призывников в Ярославль, Всеволод-младший пришёл в компании не вполне трезвой Груши, нёсшей заботливо собранный громадный вещмешок, и постоянно падающего Васи, пытающегося вместе с тем орать: «Как родная меня мать провожала». Остальные призывники, общим числом девятнадцать человек, выглядели не лучше, а их провожающие – пожалуй и похуже.
На коротком митинге пьяные до изумления призывники, покачиваясь, выслушали наказы представителей Горисполкома, партийной и кимовской ячеек, напутствие заводского руководства и ветеранов Гражданской войны. После чего с трудом погрузились в грузовики, где и пали, сражённые мертвецким сном.
* * *
Всеволод очнулся от ощущения Сахары во рту и колокольного перезвона в голове. С трудом поднялся, нашарил свой вещмешок, вытащил флягу с домашним Грушиным квасом и с жадностью присосался к горлышку. Алкогольный туман медленно, но верно отступал под натиском животворящей влаги.
– Мать моя! – прокомментировал парень своё состояние. – Второй раз – и то же самое. Ну и кто я после этого?