– Владимир.

– Так и запишем, – сипло засмеялась женщина.

– А вот если бы адресочек… Мы бы тогда не тянули, сообразили бы…

– А, черт с тобой. Значит, так. Доезжаешь до Первой дачной, переходишь дорогу. Магазин «Все для дома» знаешь?

– Ага.

– Ну так вот… Пройдешь квартал в сторону Второй дачной по ходу троллейбуса. Увидишь нотариальную контору. Возле нее я тебя встречу.

– Вас как звать-величать?

– Нюрой зови.

– А как я вас узнаю?

– О, хлопчик, – глухо рассмеялась женщина, – блондинка я, правда крашеная. Средней полноты. Буду в черном кожаном плаще. – А ты как выглядишь? – с обезоруживающей непосредственностью спросила Нюра.

– Брюнет с тонкими чертами лица, – пошутил Танин.

– Ясненько. Чернявый, значит, – уточнила Нюра.

– Через двадцать минут, идет?

– Экий ты прыткий! – Нюра издала возглас, похожий на звук, с которым обычно старая мебель уступает беспощадной ласке топора.

– Я на машине. Так что, Нюра, поторопись.

– Чао, – выпендрилась Нюра напоследок.

Китаец усмехнулся этакой яркой представительнице потихоньку спивающегося русского народа и пошел к машине.

Нюра не обманула. Ее внешность соответствовала данному ею же описанию, правда с некоторой поправкой на пропитость и преждевременную изношенность. Лицо новой знакомой Танина, может, некогда и пленяло правильностью черт и блеском синих глаз. Нынче же ее отекшая от постоянных возлияний физиономия могла очаровать лишь какого-нибудь опустившегося пьяницу, в котором либидо не до конца было убито алкоголем. Блуждающий взор и одутловатые щеки, темные круги под глазами, как, впрочем, и паклеобразные вытравленные волосы, забранные в убогую шишечку, – любому обывателю достаточно было увидеть этот набор внешних проявлений нездоровой тенденции Нюриной жизни, чтобы навсегда для себя решить, что она за птица. Танин же, отличавшийся интересом к людям независимо от их возраста, разглядел в Нюре яркую молодость, отошедшую под действием времени и алкоголя в прошлое.

– Привет, – еще раз поздоровался он.

Нюра внимательно посмотрела на Китайца.

– Хеллоу, – кокетливо улыбнулась она, демонстрируя отсутствие нескольких зубов, – круто!

Она окинула ладную фигуру Китайца удовлетворенным взором.

– Я видела твою тачку. Ничего себе машинка, – уважительно сказала она. – Ну че, дойдем до гастронома?

Танин кивнул. Нюра, конечно, была особой интересной и самобытной, поэтому небольшая беседа с ней, несомненно, развлекла бы Китайца, если бы не этот проклятый телефонный номер, благодаря которому он и находился подле этой обаятельной синюхи. Он не обращал внимания на косые и удивленно-насмешливые взгляды, которыми их с Нюрой провожали сбитые с толку прохожие. У дверей гастронома кучковались алкаши. Завидев Нюрку в обществе Китайца, они оживились, захлопали своими красными слезящимися глазами, затолкали друг друга локтями.

– Привет компании, – пренебрежительно хмыкнула Нюрка.

Алкаши с молчаливым изумлением пялились на свою подружку.

– Деньги давай, – шепнула Нюрка Китайцу.

Не обнаружив в кошельке денег помельче, Китаец дал сотку.

Нюра жеманно улыбнулась, приседая в шутливом реверансе, и, зажав купюру в ладони, с достоинством продефилировала мимо своих «компаньонов». Алкаши принялись изучать внешность Китайца. Прошло минут семь. Нюры не было. Китаец уже решил войти в гастроном и поторопить свою знакомую, наивно решив, что та испытывает трудность с выбором напитка. Он двинулся к двери и, почти войдя, краем глаза заметил у другой, дальней двери метнувшуюся тень. Он повернул голову: Нюра улепетывала, держа в руках две бутылки.

Китаец бросился к дальней двери, настиг беглянку и схватил ее за руку.

– Тихо ты, – просипела запыхавшаяся Нюра, – бутыли поколешь.

– Ты хоть бы друзей своих постыдилась, – Китаец крепче стиснул Нюрин локоток. – Нехорошо, – укоризненно покачал он головой. Ты, Нюра, видит бог, не на того напала. Отчаянная женщина.

– Ладно, начальник, – миролюбиво сказала она, – твоя взяла.

– Вот и славно. Пошли.

Нюра жила в старом трехэтажном доме, отстоящем от гастронома метров на триста. Миновав старушек, вольготно чирикающих на покосившейся лавочке, они вошли в подъезд. Нюра отперла дверь, и Китаец вслед за ней проник в длинный узкий коридор с дощатым полом. Стены коридора были фисташкового цвета. Старая краска клоками висела на них. Нюра прошла до третьей двери и кивнула.

– Сергей здесь живет.

Китаец на всякий случай постучал. Ни ответа, ни привета.

– А вот моя хибарка, – Нюра толкнула выкрашенную белой краской дверь, располагавшуюся в конце коридора.

Она вошла в комнату, поставила бутылки на стол и принялась снимать плащ. Китаец помог ей.

– Давненько за мной никто не ухаживал, – смерила она его насмешливым взглядом, – раздевайся, че стоишь?

Китаец снял куртку.

– Ну вот, щас ополоснем горло.

Нюра открыла старенькую «Бирюсу», вынула оттуда алюминиевую кастрюлю, банку с солеными огурцами и кусок колбасы.

Китаец окинул взором помещение. Бледно-розовые, в коричневый цветочек обои, видавший виды диван, пара полированных шкафов, чья поверхность хранила не один десяток тусклых отпечатков рук, древнее трюмо из светлого дерева, стол, застеленный пожелтевшей скатертью, три стула с вытертыми сиденьями. На окнах – дырявый тюль. На подоконнике – ряд бутылок из-под водки и несколько книг. Китаец приблизился к окну и посмотрел на их обложки. «Несчастная проститутка», – прочитал он на одной из них. «Счастливая проститутка» – на другой. «Плоть слаба» – значилось на обложке третьего «шедевра». Полуобнаженная девица с похожей на коровье вымя грудью и с глуповатой физиономией Памелы Андерсон барахталась в объятиях тяжелоскулого ковбоя.

«Ванильное сердце» – так назывался заключительный том этой женской библиотечки. Китаец взял в руки брошюру. На обложке молоденькая леди в голубом декольтированном платье кружилась в вальсе с затянутым в смокинг мужчиной.

– Литературой интересуешься? – усмехнулась Нюра, выкладывавшая на тарелку соленые огурцы. – Ты как, есть-то хочешь?

Китаец отрицательно покачал головой.

– Огурцы свои, бочковые. Это мне мать всучила. Она у меня в Ногаткино живет. Слыхал про такое село?

– Нет, – Китаец сел на стул и принялся наблюдать за Нюриными действиями.

– Я щас, – она схватила кастрюлю и ринулась к двери, – подогрею только. Картошка с мясом, – сказала она так торжественно и гордо, словно декламировала стих Виктора Гюго.