Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Альберто, вы хотите поставить „Кармен“? Для меня?
— Это моя мечта».
Разумеется, Альберто согласился, ведь поработать с такой балериной, как Майя Плисецкая, да еще в Большом театре — действительно мечта любого хореографа. Вернувшись в Гавану, он рассказал мне о встрече с Майей. Первые наброски будущего балета «Кармен» создавались при нашем с Алисией непосредственном участии. А в это время Майя развила бурную деятельность, чтобы получить разрешение на постановку. Для Москвы 1960-х годов приглашение иностранного хореографа было делом немыслимым. С огромными трудностями Майя добилась приглашения для Альберто Алонсо. Все-таки он был кубинцем, гражданином братской страны, которой мы оказывали всяческую помощь. Шарм Кубы подействовал.
Начались поиски художника. Поначалу предложили оформить постановку Тышлеру. Тот даже посетил пробные репетиции, но в конечном счете не взялся за эту работу. Не согласился и Левенталь. Постепенно круг художников сужался, и вот тогда выбор пал на Бориса Мессерера, который сочинил идеальную сценографию. По его задумке, сцена представляла собой арену для корриды, огороженную дощатым забором. Над сценой висело огромное полотнище с изображением быка.
После того как Шостакович отказался заниматься обработкой музыки Бизе для балета, за дело взялся Родион Щедрин. Он придумал очень интересную оркестровку для струнных и ударных, сохранив основные знакомые мелодии.
Альберто работал с большим увлечением. Каждый день после репетиции он приходил к нам домой, на Тверскую. Пока мама готовила обед, он рассказывал, как идет работа над постановкой. В общей сложности Альберто пробыл в Москве четыре месяца — с января по апрель.
Премьера «Кармен» состоялась 20 апреля 1967 года, а уже на следующий день министр культуры Екатерина Фурцева балет запретила. «Кармен» обвиняли в чрезмерном формализме и эротизме. Саму Майю Екатерина Алексеевна назвала «предательницей балета» и предрекла: «Кармен умрет». Майя ответила: «Кармен умрет тогда, когда умру я».
К этому тревожному периоду относится одно из многочисленных писем Майи, присланных мне на Кубу, оно очень ярко живописует все происходящее с «Кармен».
«Азар дорогой, события развиваются не в пользу „Кармен“ (а может быть, и в пользу).
Трижды были „заседания“ у Фурцевой по три часа каждое, где мордовали и нас, и „Кармен“. Она, по всей видимости, не читала Мериме вообще, так как сказала мне, что я делаю женщину легкого поведения из героини испанского народа. Они охарактеризовали произведение как буржуазное и третьего сорта. Вдобавок Володька Васильев ей сказал, что правильно не посылать в Монреаль и что это вообще говно. В результате всех дебатов и ссор я не еду вообще. Кудрявцев, возвращенный специально для этого из Европы, будет продолжать рекламировать меня в „Кармен“ и продавать билеты, а в последнюю минуту скажут, что я заболела и приедет „Дон Кихот“ с Максимовой и Васильевым. Декорации спокойно плывут пароходом в Монреаль, и поэтому здесь тоже спектакль не может идти. Я категорически отказалась ехать без „Кармен“. У Фурцевой все кроют „Кармен“ и никто не защищает. Уж и не знаю, стоит ли об этом говорить Альберто…»
После обещания «сократить все шокирующие эротические издержки» Фурцева сдалась. И хотя не все были готовы принять новый хореографический язык, постановка имела огромный успех у зрителей.
Майя писала мне на Кубу:
«22-го шла опять „Кармен“, и опять с громадным успехом. Тридцать минут аплодировали после конца и скандировали так, как фламенко в спектакле. Балет все больше и больше нравится. Всё меньше и меньше его ругают. Главные ругатели ходят все время на спектакли. Ненавидят, а оторваться не могут. У меня сейчас очень красивые костюмы, и вообще все идет куда интереснее, чем у тебя на пленке. На спектакль билетов достать невозможно. Бронь для высоких лиц больше не действительна и „книжки“ тоже. Много зарубежных газет и журналов интересуются „Кармен“. Были Райкин, Топорков, Шостакович, Юткевич (три раза), все музыковеды, композиторы, профессора-шишки, весь дипкорпус, посол США Томпсон сказал, что мы себя обкрадываем, что не вывозим на „мировой рынок“. Миллион телефонных звонков, писем и т. д. и т. п.
Вот, например, сегодня Робику прислал письмо музыковед Коган. Я кое-что перепишу, а ты переведи Альберто.
„Три человека — Алонсо, Плисецкая и Вы — создали не просто что-то хорошее, талантливое, удачное, а нечто удивительное, может быть — гениальное. На мой взгляд, это — событие, веха в истории балета. Я, вообще говоря, не поклонник балета, многое в этом жанре, прославленное, восторженно хвалимое, оставляло и оставляет меня равнодушным.
Напряжение не отпускало меня до конца.
Эти полчаса легли в моей памяти рядом с воспоминаниями о спектаклях Шаляпина или Михаила Чехова, пением Мариан Андерсон и немногих других событий той же чеканки.
В работе Алонсо меня — профана — особенно поразила композиция; вибрирующий, как струна, ритм (в неподвижности — не меньше, может быть — еще больше, чем в движении); я бы сказал, тембр того, что происходит в теле; все это — вместо не только пошлой иллюстративности мелкого калибра. Не обычный в балете подстрочник музыки, а художественный перевод ее на язык другого искусства. Не раздражающая детализация, а сгусток того, что трепещет в самой глубине музыки.
Плисецкая-Кармен — чудо из чудес по совершенству, богатству, трагической силе выражения. Нигде, ни в чем другом она не производила на меня такого впечатления; мне кажется, только здесь она раскрылась полностью“».
Из другого письма Майи, датированного мартом 1968 года:
«В Японии я во всех интервью говорила об Альберто и при обычном вопросе, какая любимая роль, неизменно отвечала — „Кармен“.
Косыгин сказал: „Отличный спектакль“. А У Тан просто писал кипятком. Они стоя аплодировали и четыре вызова не уходили. Спектакль идет все лучше раз от разу. Альберто передай, что он для меня балетмейстер № 1».
Со временем «Кармен» превратилась в настоящий мировой хит. Когда я вернулся с Кубы, мы с братом переносили «Кармен» на сцены многих городов Советского Союза — в Свердловске, Харькове, Одессе, Киеве…
Когда Альберто Алонсо возвратился в Гавану, Алисия, будучи наслышана о зрительском успехе «Кармен», попросила его немедленно перенести этот балет на кубинскую сцену. Поскольку видеозаписи в то время не существовало, Альберто начал ставить по памяти, благодаря чему получилась очень похожая по структуре, но отличная по движениям версия «Кармен». Он просто не смог вспомнить первоначальный вариант хореографии. А может, и не хотел вспоминать. Во всяком случае, разница между двумя балетами, связанными одной темой, была велика, что особенно прослеживалось в па-де-де и вариациях.
Алисия очень ревновала к успеху Майи в «Кармен» и при всяком удобном случае подчеркивала, что наброски балета делались с ее участием. Прекрасно помню, как она противилась поездке Альберто в Москву, мечтая быть первой Кармен. И все-таки первой и лучшей Кармен стала Майя, о чем неоднократно на ухо говорил мне сам Альберто. Алисия же, станцевав в обновленной версии спектакля, установила свою абсолютную монополию на заглавную партию. А единственным Хозе был я. Этот балет я станцевал бесчисленное количество раз, боюсь даже сказать сколько. Эта роль стала для меня одной из самых любимых — образ этакого солдафона, который перерождается благодаря любви!
