— Вопросы! Тут! Задаю! Й-а-а-а-а!

Острый луч нервно запрыгал и скачками, как пьяный заяц, вернулся ко мне.

Я зажмурилась.

— А граммофон-то конкретно поломанный, — опасливо отметил мой внутренний голос. — Прям псих! Ты с ним полегче, не доводи до греха, пусть уж задаст свои вопросы.

— Ладно, спрашивайте, — разрешила я и демонстративно зевнула.

Пусть не думает, что напугал меня.

— Нас, — поправила невидимая миру Наталья Скорость-и-Сила Ложкина, выражая солидарность со мной как с бойцом сопротивления чему-то пока непонятному.

— Имя! — гаркнул невидимка.

— Алиса!

— Врешь!

— Тогда Наталья!

— Фамилия!

— Чья?

— Твоя!

— В смысле, Натальина? — с учетом наличия вариантов я просто должна была уточнить. — Если Натальина, то Ложкина! А если Алисина…

— Р-р-р…

Невидимка негромко рыкнул.

Тоже, видать, какого-нибудь сенбернара в прадедушках числит!

— Ты кто?!

Тут мне, разумеется, очень захотелось брякнуть освященное вековой фольклорной традицией «конь в пальто», но я удержалась.

Мягко попросила конкретизировать:

— В смысле?

— Кто ты такая, Наталья Ложкина?

— Ну-у-у… Это же не философский вопрос?

— Я сейчас ее убью, — снова взрыкнув, пожаловался невидимка, кажется, не мне.

— Значит, не философский, — поняла я. — Тогда я милая и безобидная девушка двадцати пяти лет…

— И как дожила-то? — негромко удивился кто-то в тени за лампой.

Похоже, мужиков там двое.

— Ой, знаете, с трудом! — обрадовалась я вроде бы прозвучавшему сочувствию. — Жизнь у меня такая сложная, ни минуты покоя, ни секунды отдыха, сплошь труды, труды…

— Праведные? — ехидно уточнили из тени.

— Это намек? Или подсказка? — озадачился мой внутренний голос.

— Вроде ни в чем предосудительном пока не замечена, — сказала я вслух, подавив несвоевременные сомнения. — Не была, не имела, не привлекалась…

— Гм…

— Так, родная, думай, думай, — воспользовавшись паузой, забормотал мой внутренний голос. — Эти-то сами кто такие, а? Дом большой, богатый, построен как крепость, не иначе в твердом расчете на погром, раскулачивание, смену власти, военные действия и Апокалипсис. Судя по всему, тут либо чиновник высокого уровня живет, либо статусный бандюган, либо вообще два в одном!

Я послушно задумалась.

Фиг их знает, этих высокопоставленных чиновников и статусных бандитов, может, у них принято проводить собеседования с претендентами на вакансии прислуги в гестаповском стиле. Тогда ничего экстраординарного пока что не происходит, сейчас меня обстоятельно проинтервьюируют с раскаленным утюгом и пошлют себе лесом. То есть улицей Сиреневой.

Однако, кем бы ни был хозяин этого особнячка с уютным пыточным подвальчиком, ему наверняка не понравится, что какая-то подозрительная девица, неубедительно прикидываясь соискательницей не столько хлебного, сколько пыльного места уборщицы, слонялась вокруг его дома, что-то высматривая и вынюхивая.

А что я ненастоящая жрица клининга, тутошние церберы наверняка уже выяснили, покопавшись в моей сумке с богатым культурным слоем, хранящим в том числе и визитки — в двух вариантах. И ни одна из них не рекомендует меня как уборщицу, только как курьера и журналистку, что, прямо скажем, подозрительно…

А уж если я, понукаемая рычанием и вероятными пытками, признаюсь, что веду разведдеятельность по поручению какого-то интуриста, однозначно пришибет меня-шпионку от греха подале хоть топ-чиновник, хоть вип-бандит…

Нет уж, чистая правда — это как прозрачный деревенский самогон: с виду совершенно невинная жидкость, но залпом ее принимать нельзя, это смертельно опасно!

И тут (смотрите-ка, хватило даже одного упоминания спиртного!) супервумен Наталья Сила-и-Скорость внутри меня повела крутым плечом, решительно проталкиваясь на передовую.

— О! А это мысль! — на лету поймал и на зуб попробовал сырую идею мой внутренний.

Хм?

А что, вполне может сработать!

— Ладно, признаюсь, я сюда не просто так, а с конкретной целью явилась, — я вздохнула, якобы сдаваясь.

Потому что придумала «легенду», которая может показаться и убедительной, и интересной как ворюге, так и чинуше!

— Мне картины продать надо, — конспиративно понизив голос, сказала я. — Хорошие картины — холст, масло, рамы резные позолоченные, добротная такая живопись середины прошлого века. Пейзажи там, натюрморты, купальщицы ню и прочая чистая экология.

В тени за лампой заинтересованно помалкивали.

Я вдохновилась:

— Произведения эти мне достались случайно, торговля предметами искусства в сферу моих профессиональных интересов до сих пор не входила, и как ведется этот бизнес, скажу вам честно, я не знаю.

— Так ты в дело хочешь войти или крышу ищешь? — поинтересовался невидимка.

— Судя по сленгу, хозяин скорее бандит, чем чиновник, — шепотом прокомментировал мой внутренний голос.

— Вообще-то я просто покупателя ищу, — прикинулась я простодушнейшей дурочкой. — Я ведь как подумала? Дома тут новые, дорогие, люди в них живут материально и душевно богатые, авось и прикупит кто-нибудь с полтонны натуральной живописи оптом себе в дворцовые покои!

— Халтура эта твоя живопись!

— С чего это вы взяли? Вы эту мою живопись еще не видели! — неподдельно обиделась я. — Ничуть не халтура, добросовестнейший соцреализм. Холсты крепкие, масло толстым слоем, как на бутерброде от бабушки, а рамы вообще несбыточная мечта жучка-древоточца: деревянные, как Буратино, резные, как вологодское кружево, тяжелые, как сто собак!

— Вот про собак — это уже лишнее было, — одернул меня внутренний голос.

За лампой зашептались.

— Очень хорошие картины, себе бы оставила, да развешивать негде — на съемной маломерной площади живу, — жалобно добавила я.

— Ладно, оценщику свои картины покажешь, — решил невидимка.

— О как? — приятно удивился мой внутренний голос. — Похоже, ты выкрутилась из неприятной ситуации с перспективой на прибыль?

— Только учти: если полотна ворованные, все возможные проблемы твои, — умерил мою радость незримый собеседник.

Я прикусила губу.

Строго говоря, картины не ворованные — наследник автора сам пожелал от них избавиться, но все же дело это тайное.

— Полотна не ворованные, но по некоторым причинам я не хотела бы афишировать эту сделку.