— Мы тоже, — за лампой хмыкнули.

— Прекрасно. Значит, я могу надеяться, что все останется между нами? — нажала я.

— Конечно.

— А сколько нас тут сейчас? — Я начала наглеть. — Вы лампу-то выключите, а то я не вижу, с кем договариваюсь.

Скрипнул отодвигаемый стул.

— Ну, смотри.

Слепящий свет погас, и я увидела своего собеседника.

Дядечка как дядечка: среднего роста, среднего возраста, непримечательной внешности. Ничего интересного.

Гораздо больше меня заинтриговал тот, кто как раз в этот момент на цыпочках отступал за дверь.

К сожалению, я успела увидеть только ногу в белом носке и черной туфле.

Безобразное сочетание! Глаза б мои на это не смотрели!

— Если тебя так разочаровал один фрагмент, значит, и в целом мужик не достоин внимания, — успокоил меня внутрений голос.

Сумку мне вернули, из подвала, из дома и со двора последовательно вывели, и вскоре я вновь стояла на улице, таращась на щетинящиеся шипами ворота, как легендарный баран.

Наконец, осознав, что в аналогичном бараньем стиле на меня таращится камера наружного наблюдения, я с усилием ожила и с ускорением затопала к ближайшему проулку, а по нему — в сторону набережной.

Хватит с меня на сегодня разведдеятельности, хорошенького понемножку.

Как чудесно на пляже ранней весной!

Не лежат рядами, как сосиски на гриле, стремительно подрумянивающиеся гости из дальних холодных краев.

Не снуют туда-обратно, сноровисто перешагивая через дымящиеся тела, горластые продавцы чучхелы, хачапури и чебуреков.

В богатом йодом воздухе не доминируют ароматы средств для загара и от оного, в россыпях гальки не таятся стыдливо зарытые фруктовые косточки и огрызки.

Не орут в мегафоны зазывалы экскурсионных бюро, не рычат водные мотоциклы и прогулочные катера, не реют в небе тушки рожденных ползать, дерзнувших полетать на параплане…

Я легла на спину в паре метров от воды, раскинула руки и закрыла глаза, с удовольствием подставляя лицо ласковому солнцу.

Сочинское весеннее солнышко — это вам не гестаповская лампа с таким резким светом, что ее следовало бы запретить Женевской конвенцией!

Я лежала, покрывалась веснушками и мысленно составляла отчет, который убедил бы Артема, что я вполне отработала те двести импортных денег, которыми он оплатил мои опасные шпионские труды.

«Поселок тихий, спокойный, — скажу я ему. — Ни тебе заливистого собачьего лая, ни рева двигателей, ни говорливых бабушек и кумушек на лавочках. Ни собственно лавочек. Местные жители добродушны и общительны, они запросто ходят друг к другу на утренний кофе в халатах и обмениваются подарками».

— Это сухое-то перекати-поле — подарок? — усомнился мой внутренний голос.

— Подарок, и ценный: редкое растение, между прочим, — отбрила я и продолжила сочинять отчет.

«Ближайшие соседи — люди состоятельные и респектабельные. Держат целый штат специально обученной прислуги, очень интересуются живописью».

Тут я села: вспомнила, что специально обученные люди разлучали меня с моей сумкой, проверила ее содержимое и выяснила, что эти гады не только живописью интересуются.

В торбочке моей покопались так активно и бесцеремонно, что степлер, лежавший в придонном слое, оказался наверху, а полезные мелочи из бокового кармашка, наоборот, утонули. Никакой пропажи я, правда, не обнаружила. Возможно, визиток поубавилось, но против этакого заимствования я и не возражала: надо же будет обещанному оценщику как-то меня найти.

— Оценщик! — спохватился мой внутренний голос. — Вдруг он придет уже сегодня? А картины, как дрова, под кроватью лежат! Не лучший способ показать товар лицом!

— Точно, с такой презентацией на хорошую цену рассчитывать не стоит, — я тоже заволновалась. — Но что же делать?

Возвращать полотна в маленькую комнатку и снова развешивать их по местам и не хотелось, и не моглось. Я ведь уже отрапортовала Вадику, что картины тю-тю.

Значит, демонстрацию коллекции оценщику нужно произвести в другом месте.

У Ивасика с его котиком двушка, может, перетащить картины из спальни в гостиную и расставить вдоль стен?

— У меня есть идея получше, — забраковал мой план Ивась, которому я позвонила, чтобы посоветоваться и заручиться поддержкой. — Мы же хотим создать впечатление, будто продаем настоящий антиквариат, так?

— Так, — согласилась я заинтересованно. — Хотя мазню полувековой выдержки, наверное, нельзя назвать антиквариатом.

— Хорошо, не антиквариат, так винтаж, — легко согласился стилист.

Я послушно кивнула. Винтаж — он тоже определенно дороже, чем дрова!

— Значит, нужен соответствующий антураж, — припечатал матерый стилист. — У нас в гостиной хай-тек, картины маслом будут невыигрышно диссонировать с интерьером. Нужны полумрак, таинственная тишина, атмосфера забытой старины и прочая пыль веков…

— В музей не пойду, — отказалась я сразу. — Вернее, сама по себе или в твоей компании еще пойду, а вот с картинами на хребте — ни за что. Кто ходит в музей со своими картинами? Это же нонсенс, как в Тулу со своим самоваром! Я уж не говорю о том, что понадобятся бригада грузчиков и фургон, а до ближайшего к нам музея километров двадцать, и, кстати сказать, это музей кавказского быта, где пейзажи а-ля Шишкин будут крайне неорганично смотреться!

— Вечно ты недослушаешь, — упрекнул меня приятель. — Какой музей? Мое предложение — чердак!

— Наш чердак? — Я хмыкнула и задумалась. — И в самом деле… Там пыльно, полно паутины и древнего хлама — коллекция картин будет выглядеть, как ценный старинный клад!

— И тащить недалеко, — подсказал дополнительный аргумент Ивасик. — С нашего-то пятого этажа…

На мое счастье, смена Ивасика вот-вот заканчивалась, и он готов был принять посильное участие в предстоящих работах. На непосильное по умолчанию предполагалось бросить нашу гвардию — котика Ромашку. Он ведь уже наловчился тягать бутыли с водой, пусть теперь культурно растет, повышает квалификацию и осваивает транспортировку предметов искусства.

Мы договорились, что встретимся у меня через час, и я пошла ловить такси.

Что Вадик выполнил свое обещание и прислал мне уборщицу, я поняла еще на лестничной площадке.

— Вот это, я понимаю, образцовая жрица клининга! — восхитился мой внутренний голос, оценив беспрецедентное состояние входной двери.

Богатая коллекция отпечатков обуви, годами копившаяся в ее нижней части, пропала буквально бесследно. Потрепанный дерматин обивки, до сих пор являвший цвет и фактуру подгнившей прошлогодней свеклы, свежо румянился и блестел, как щеки благородной дамы после серии косметических процедур.