– Выходит, Кострома – колыбель династии Романовых?

– Истинно так... если верить историкам, – улыбнулся Вишняков. – Родня Михаила по линии матери – Шестовы имеют костромские корни. Они издавна жили здесь и даже имели в кремле «осадный» двор. А Ипатьевский монастырь официально считается местом рождения новой династии... Каждому монарху следовало хотя бы раз посетить сию обитель.

– И посещали?

– Наверное, – пожал плечами «гид».

– А какие еще места показывал тебе Борецкий?

Егор Николаевич сдвинул брови, припоминая.

– Святое озеро, оно здесь, неподалеку. Там установлена часовенка в память о битве с татарами, вся расписанная фресками. И, конечно же, музей под открытым небом. Тоже рядом. Сюда свезли деревянные храмы и дома со всей Костромской губернии. Вам непременно стоит взглянуть! Вплоть до восемнадцатого века русские города были преимущественно деревянными. Где вы еще увидите подобное?

– Уже смеркается, – заметил Матвей. – Давайте отложим музей на завтра.

– Тогда я позволю себе пригласить вас в Городище. Район отдаленный, но Борецкий придавал ему особое значение.

– Мы успеем до темноты?

– Едемте, – решительно пресекла всякие колебания Астра.

Они снова уселись в «Хаммер». Егор Николаевич дважды останавливался и спрашивал дорогу. Метель усилилась, в сизом полумраке зажигались редкие фонари. Наконец он увидел ориентир – церковь.

– Это здесь.

От ледяного ветра перехватывало дыхание. Вишняков устал, но бодрился, показывая рукой на засыпанные снегом окрестности.

– Сельцом Городище некогда владел стольник Морозов, а затем его вдова, боярыня Морозова. Да-да, та самая сторонница старообрядцев! – предупредил он вопросы своих спутников. – Когда ее взяли под стражу, село отписали в казну. Считается, что Рождественскую церковь поставили на средства боярыни. Впрочем, не в ней дело. Борецкий говорил, что когда-то в селе был еще храм Ильи Пророка, построенный якобы на месте отправления языческого культа. Христианство пришло в здешние края с опозданием, народ упорно поклонялся старым богам, и в Городище как раз находилось капище. Чтобы избавиться от вредного влияния, здесь и возвели деревянную церковь. Но она погибла в результате пожара. Возможно, это домыслы...

– Твой приятель – поклонник опальной Морозовой или его влекло сюда капище? – подавив зевок, осведомился Матвей.

Они с Астрой встали ни свет ни заря – он ночевал у нее в гостиной на диване, – потом тряслись пять часов по зимней дороге. Ужасно хотелось принять душ и лечь. Неужели Вишняков не мечтает о мягкой постели?

– Илья – странный, противоречивый человек, – отворачиваясь от ветра, произнес тот. – В нем столько всего намешано! С одной стороны, он восхищается раскольниками. С другой – обожает языческие праздники. Зимой – Святки, летом – Ивана Купалу. Его хлебом не корми, дай прыгнуть через костер или вырядиться чучелом и ходить пугать соседей. Увидите, какой он выдумщик. Скучать не придется, обещаю.

У Астры замерзли щеки и подбородок. Она терла их варежками.

– Ты говорил что-то о капище...

– А! – кивнул Вишняков. – Илья загорелся идеей устроить в Городище археологические раскопки. Вдруг обнаружат какого-нибудь идола или черепки священных сосудов? Искал желающих, пробивал разрешение, но так и не получил. По крайней мере пока.

Ветер заунывно вздыхал, стонал и вздымал снежные вихри. В их очертаниях Астре почудился хоровод русалок...

Кира Сарычева с детства недолюбливала зиму: ее мертвящее дыхание замораживало все живое. Белое, как рыбье брюхо, небо, голые деревья, скованные льдом водоемы, и поверх всего этого – белый снежный саван. На протяжении трех зимних месяцев Киру одолевала тоска, которую она даже пробовала заливать вином. Боялась повторить судьбу спившейся матери, но зима наводила на нее еще больший ужас. Это было необъяснимо.

– Кирка, пошли на речку, там лед – чисто стекло! – звали ее подружки кататься на коньках.

– Давай на горку с санками! – звали другие.

Она упрямо мотала головой из окна, даже дверей не отпирала. Вломятся – силой потащат. Еще и хохотать станут, как сумасшедшие, дразнить по-всякому. Экое диво – девчонка, которая в такую погоду дома сидит! Снежок похрустывает, сверкает на солнышке, морозец за нос щиплет, гурьба девчат и парней с красными от холода щеками, в варежках, в валенках – дурачатся, в снежки играют, бабу лепят. Весело! А она, точно не в Сухой Балке выросла, носа на улицу не кажет.

– Иди погуляй, что ли? – ворчала мать. – Целый день на печи валяешься, лежебока. Я в твои годы первой заводилой была! Все парни по мне сохли.

«А толку-то? – думала Кира. – Теперь вот без бутылки дня не обходится. Квасят оба родителя по будням и праздникам, посинели, обрюзгли. Смотреть – с души воротит!»

– Ты хуже имени не могла выбрать для единственной дочери? – вспыхивала она. – Кирка! Слух коробит! Будто я молоток какой!

– Ты че, доча? – вступался отец. – Не Прасковьей же тебя называть было? Не Агафьей? Городское имя тебе дали, красивое.

– Хоть бы и Агафьей!

Кира не понимала своего раздражения. Мать с отцом пьющие, это никому не понравится. Но почему же весной и летом у нее совершенно другое настроение? Даже скучная осень с дождями и непролазной грязью не вызывала такой депрессии. Однако стоило утром встать и узреть за окном холодное снежное безмолвие, как к горлу подкатывал комок, а сердце в страхе сжималось.

Детвора в восторге носилась по первому снегу. Собаки, кошки и те радовались. Всех, кроме Киры, радовал приход зимы. К Новому году в домах будут наряжать елки, печь пироги, варить холодец, гнать самогон. Пойдет нешуточная гульба до Рождества, потом потянутся Святки, а на Крещение мужики, кто побойчее, станут нырять в прорубь, смывать накопленные за год грехи.

Кира с трудом пережидала праздники – ей не в радость были ни школьные вечеринки, ни домашние посиделки. Придут такие же, как мать с отцом, алкаши, зальют глаза и ну горланить песни... Ой, моро-о-оз, моро-о-оз... не моро-о-озь меня-а-а...

От этих слов душа Киры леденела, и она бежала из дому к подружкам – шептаться, обсуждать, кто в кого влюбился, кто с кем целуется. Притворяться, что ей интересно, на кого заглядывается первый парень в поселке, кто с кем успел переспать. Все лучше, чем беспробудная пьянка родителей. Так налижутся, что печку истопить забывают, – придешь, а в горнице холод собачий, зато хоть топор вешай от самосада и перегара. И это – жизнь?

Ночами, зарывшись с головой под ватное одеяло, она мечтала о романтической встрече, о храбром рыцаре, который, как по волшебству, выйдет из чащи лесной, глянет на нее и полюбит всем сердцем, посадит на коня и увезет с собой.

Какая-то заблудшая добрая фея услышала ее мольбы и не замедлила откликнуться. Наколдовала разбойника с большой дороги – красивого, горячего, бесстрашного и... бессердечного. Видать, фея подзабыла свое ремесло, промахнулась, чего-то не учла. Суженый Киры повел себя странно: полюбить-то он ее полюбил, да так же быстро и разлюбил. Бросил на произвол судьбы, забыл. А она забыть не смогла.