Мрачное выражение не исчезло с его лица, но в глазах мелькнуло любопытство.

– В ваших словах чувствуется ожесточение. Что ужасного написал ваш отец, если вы сочли своим долгом найти этого человека?

Федра поднялась на ноги и отряхнула юбку.

– Он написал, что тот тип соблазнил ее, а затем предал самым недостойным образом, что привело ее к гибели. Я не успокоюсь, пока не узнаю, правда ли это.

– Это очень сложно, если не сказать больше.

– Не так уж сложно. Тем более что там есть еще кое-какие сведения. Уверена, что смогу узнать имя этого человека.

Федра вышла на середину комнаты и огляделась.

– Если нам предстоит провести здесь несколько дней, нужно приспособить это место для жизни. – Она подняла корзину и перевернула ее вверх дном. – Это может служить табуретом, если убрать ручку.

Эллиот взял нож, доставленный вместе с едой, и, пристроив корзину на подоконнике, принялся отпиливать ручку.

– На вашем месте я не стал бы чересчур полагаться на то, что писал ваш отец о вашей матери. Едва ли можно ожидать беспристрастных суждений от отвергнутого любовника.

Федра свернула старое одеяло, прикрывавшее охапку соломы, и постелила вместо него чистое, принесенное вместе с провизией.

– Мой отец думал не о себе, а о моей матери. Им двигала не горечь, а боль за женщину, которую он любил и которую бессовестно использовали.

– Будьте осторожны с трактовкой его слов, Федра. Вы можете обвинить невиновного человека и опорочить порядочного.

– Порядочному человеку нечего бояться ни меня, ни мемуаров. Ему вообще нечего бояться.

В этот момент ручка корзины, уступив напору ножа, сломалась. Громкий треск отразился эхом от каменных стен башни, словно вместе с ручкой лопнуло терпение Эллиота, не выдержав ее последних слов.

Следующие несколько часов они провели более приятно, обсуждая брак подруги Федры, Алексии, с братом Эллиота, Хейденом. Тема была достаточно нейтральной, чтобы разрядить атмосферу, сгустившуюся во время их предыдущего разговора.

Эллиот, однако, продолжал размышлять над ним. Он не оставил без внимания ни тона Федры, ни выражения ее лица, когда она говорила о неизвестном любовнике, предавшем ее мать.

Вопреки ее утверждениям она не была обычной туристкой. Она преследовала определенную цель, которая по какой-то причине привела ее в Неаполь. Вот почему ее настроение улучшилось, когда он решил задержаться на пути в Помпеи. Возможно даже, она подружилась с Марсилио и Пьетро в интересах своего расследования.

Теперь он ясно видел, что каждое ее действие, каждое слово, начиная с их встречи в Неаполе, было направлено на то, чтобы узнать больше о последних месяцах жизни ее матери и о человеке, которого Федра винила в ее болезни и смерти.

За разговором Федра продолжила обустройство их убежища. По ее просьбе Эллиот натянул веревку на железные крюки, торчавшие из каменной кладки. Федра повесила на нее старое одеяло, отгородив укромный уголок, куда она поставила ночной горшок, который слуги Матиаса предусмотрительно положили на дно одной из корзин.

Наступили сумерки. С помощью нового одеяла, брошенного на охапку соломы, и перевернутой корзины в качестве табурета Федре удалось создать примитивное, но вполне приемлемое жилище. Для одного человека.

Под верхним ярусом башни имелось еще одно помещение с низкими потолками. Видимо, придется перебраться туда, если он не сумеет очаровать хозяйку башни настолько, что она предложит ему остаться с ней.

– У вас просто талант к созданию домашнего уюта. Это следствие привычки обходиться без слуг?

– Думаю, я научилась делать это хорошо, потому что моя мать делала это плохо. Эти навыки оказались весьма полезными, когда мне пришлось заботиться о себе.

Федра взяла кожаную флягу с водой и подошла к окну, обращенному к городу. После нескольких неудачных попыток ей удалось направить струю в кружку. Напившись, она снова наполнила кружку и протянула ее Эллиоту.

Он подошел ближе и поднес кружку к губам, глядя в окно. У основания мыса, там, где кончалась длинная тень, отбрасываемая башней, подручные Тарпетты разбили лагерь. Судя по смеху, доносившемуся оттуда, они пребывали в хорошем настроении.

– Почему вам пришлось заботиться о себе?

В серебристом сиянии сумерек она казалась очень красивой. Солнечный закат, пламеневший в противоположном окне, подсвечивал ее волосы сзади, превращая рыжие локоны в язычки пламени, резко контрастировавшие с прохладной прозрачностью ее белой кожи.

– Моя мать считала, что родительская опека воспитывает в женщинах привычку полагаться на других. Они не верят в свои силы и отказываются от независимости, даже если им предоставляется такая возможность. Поэтому, когда я получила наследство от ее брата, она посоветовала мне поселиться отдельно, чтобы у меня не возникло привычки зависеть от нее.

Федра замолчала и высунулась в окно, изучая ближние подходы к башне. Там расположился еще один лагерь, насчитывающий пять пожилых женщин и Кармелиту Мессину.

– Мне было шестнадцать, – добавила она, продолжая разглядывать окрестности.

Наблюдая за тем, что происходило внизу, Федра не видела реакции Эллиота.

– Вы были совсем ребенком. – Он постарался не показывать своего осуждения. Федре не понравились бы критические замечания в адрес ее матери, а у него не было желании в данный момент спорить с ней.

Она все еще смотрела в окно.

– Пожалуй. Однако многих девушек выдают замуж в этом возрасте. Полагаю, это более радикальная перемена в жизни, чем то, что случилось со мной. Моя мать не устранилась из моей жизни, не пренебрегала своим материнским долгом. Она помогла мне нанять домоправительницу, с которой я прожила первые годы. Я часто бывала у матери, и мы общались с ней не меньше, чем когда жили под одной крышей.

В ее устах это выглядело разумным и естественным, но Эллиот с трудом представлял себе шестнадцатилетнюю Федру, живущую отдельно, без защиты и присмотра, не считая наемной служанки. Его кузина Каролина, выпорхнувшая в свет в этом сезоне, выглядела таким ребенком, что возникало желание запереть ее в детской еще на десять лет.

Впрочем, вряд ли Федра Блэр была в этом возрасте наивной и несведущей в том, что касалось окружающего мира. Наверняка Артемис воспитала дочь достаточно самостоятельной, чтобы прокладывать в жизни собственный путь. И, тем не менее, эта картина приводила Эллиота в ярость. Женщина не должна проводить эксперимент над собственным ребенком, чтобы доказать, что в ее радикальных идеях есть смысл.

– В тот момент я не имела ничего против, и все сработало так, как рассчитывала моя мать. Женщина, отведавшая свободы, никогда не откажется от нее. Но когда она умерла, я ощутила горечь и сожаление. Лучше бы я провела эти последние два года с ней.