Для самого Джонсона, видимо, это не было секретом. Вечером 31 марта он выступил с телевизионным обращением к народу якобы для разговора о ходе войны. Однако он явно задумывал большее и к концу речи приберег политическую бомбу: «Я не планирую и не приму от моей партии выдвижения на очередной президентский срок».

Если Джонсон полагал, что такой жертвенный отказ от политической жизни успокоит бушующую стихию 1968 г., то он ошибался. Вслед за убийством Мартина Лютера Кинга в десяти крупнейших городах – включая Балтимор, Чикаго и Вашингтон – вспыхнули бунты, результатом которых стали десятки смертей, тысячи арестов и порча имущества на сумму в десятки миллионов долларов. Борьба за наследование президентского места после Джонсона приобрела уродливые формы, вплоть до разрыва между различными крыльями его партии. В июне сенатор Роберт Кеннеди, вступивший в президентскую гонку всего три месяца назад, был убит в Лос-Анджелесе через считаные минуты после того, как выиграл предварительные выборы в Калифорнии. Перед делегатами съезда, голоса которых он завоевал в тот вечер, теперь маячил лишь его призрак, и страна вновь хоронила одного из Кеннеди – с траурными процессиями, барабанщиками и катафалком. А насилие продолжалось: в августе, во время съезда Демократической партии в Чикаго, 23 000 полицейских с дубинками обрушились на 10 000 антивоенных демонстрантов – позже эти беспорядки получат имя «полицейский бунт».

Все это время инженеры, планировщики и астронавты НАСА спокойно и упорно занимались своим делом. В помещениях без окон, на охраняемых базах они почти забыли о пылающем вокруг мире. Если они и замечали взрывы насилия, то лишь как глухие отголоски из-за стен и смутные тени за толстой маскировочной сеткой.

Лето 1968 г.

Кому пришла в голову гениальная идея, совершенно изменившая ситуацию, так и осталось неизвестным. Это неудивительно. Понятно, что среди 400 000 мужчин и женщин, трудившихся во всех бюро, лабораториях, производственных цехах и университетах ради того, чтобы объединенными усилиями отправить американцев на Луну до 1970 г., вряд ли был лишь один-единственный человек, осознавший масштабность проблем внутри космической программы и внезапно обнаруживший блестящее, хоть и безрассудное, решение. Все знали о дерганом «Сатурне-5», о проблемном лунном модуле и об «Аполлоне», который еще не взлетал с человеком на борту, знали и о близящихся сроках и нетерпении публики. Неудивительно, что сразу несколько человек с незаурядными способностями в космическом агентстве могли прийти к одной и той же спасительной идее, прекрасной в своей безрассудности. Оставалось лишь передвинуть всю гору фишек через игральный стол, поставить все на черное, запустить рулетку и положиться на удачу.

Лавину стронул голос Джорджа Лоу в августе 1968 г. – за три месяца до того, как Уолли Ширра должен был поднять «Аполлон-7» на околоземную орбиту. В июне на мыс Кеннеди прибыл первый законченный лунный модуль[22], все еще недоработанный: со множеством дефектов, по-прежнему слишком тяжелый и самым буквальным образом неспособный стоять на слабых ногах. Конечно, модуль проектировали с таким расчетом, чтобы он держал свой вес в условиях лунной гравитации, вшестеро меньшей, чем земная, однако его беспомощность все же казалась отличной метафорой для такого хрупкого и несовершенного аппарата. При всех стараниях техников LM явно не успевал к ноябрьскому или декабрьскому проверочному полету с Джимом МакДивиттом и экипажем «Аполлона-8».

Сказанное Джорджем Лоу осталось у него в памяти в одной формулировке, у Криса Крафта – в другой, у Боба Гилрута – в третьей. В тот день все трое собрались вместе, и руководитель программы «Аполлон» попросил обоих коллег выслушать идею, которую он уже некоторое время обдумывал. Суть сказанного Лоу сводилась к следующему: «График вам известен? Давайте его сломаем. Мы полетим к Луне через 16 недель. И давайте поручим это дело “Аполлону-8”».

* * *

Весть о том, что Майкл Коллинз назначен на «Аполлон-9», Фрэнк Борман принял с радостью. Кое-кто из астронавтов не уступал Коллинзу в упорстве при подготовке, однако превзойти его не мог никто. За Коллинзом числился пока только один полет на «Джемини-10», и в предшествующий ему год, уйдя в дело с головой, он тренировался как одержимый. В самом полете Коллинз показал себя безупречно: он выходил в космос и помогал стыковать корабль с ракетой «Аджена», которая теперь наконец летала как положено.

С приближением сроков «Аполлона-9» Коллинз вновь ушел в работу, так что никто не сомневался, что в этой миссии, как и в прежней, он покажет себя с наилучшей стороны. Однако у Коллинза была проблема, о которой он и сам не знал до того дня, когда при игре в гандбол вдруг почувствовал странную тяжесть в ногах. Это чувство не очень поддавалось описанию, просто куда-то исчезли обычные скорость и гибкость. Майкл пробовал не обращать внимания: в конце концов, ему 37 лет – неудивительно, что прыгучести поубавилось. Такое самоутешение помогло ему на некоторое время, однако потом левое колено начало терять устойчивость, нога ниже колена стала неметь, попадающая на икру ноги холодная вода вызывала боль, а горячая – даже кипяток – совершенно не чувствовалась. А затем симптомы начали распространяться на верхнюю часть ноги и бедро.

Примерно в то время, когда Джордж Лоу делился своей мыслью с Бобом Гилрутом и Крисом Крафтом, Коллинз наконец пошел к штатному врачу НАСА. Как и всякий пилот, Майкл не очень-то думал о том, какие неприятные варианты заболеваний может увидеть врач: рассеянный склероз, мышечная дистрофия или латеральный амиотрофический склероз, убивший Лу Герига[23] примерно в таком же возрасте. Думал он только о том, насколько велик риск, что его отстранят от полетов, – ничего хуже, чем лишиться возможности летать, Коллинз и представить себе не мог.

Через час после прибытия в больницу, когда все рентгеновские снимки уже были сделаны и отданы на анализ медикам, у Коллинза с врачом наблюдалась предельно противоположная реакция на то, что показали снимки. У врача словно гора с плеч свалилась: проблемы с ногой имели причиной костный вырост между пятым и шестым шейными позвонками, и исправить это можно было относительно простой операцией. Коллинз же не находил себе места от отчаяния – получалось, что он сначала должен лечь на операцию, затем восстановить после нее шею, а до этого будет пехотой и более никем.

Задача сообщить об этом Коллинзу официально выпала Дику Слейтону. Он попросил Коллинза сделать операцию как можно скорее, чтобы быстро вернуться в график подготовки, – как будто Коллинз сам этого не знал.

Слейтон же и сообщил Борману, что один из членов его экипажа вычеркнут из списка. Затем Слейтон вызвал к себе Ловелла.

– Джим, – начал Слейтон, когда Ловелл вошел к нему в кабинет, – у Майка костный вырост, нужна операция. Я перевожу тебя на «девятый», и если с Майком все нормально, то он займет твое место на «двенадцатом».