обыск имеют инструкцию по производству осмотра… Не исполняющие требований инструкции предаются Революционному суду. Всякий, кто будет уличен в принятии взятки или мародерстве во время обыска, будет расстрелян». Петерс напомнил, что «безусловно воспрещается опечатывать и забирать всякие предметы личного потребления: пищу, одежду и украшения; у каждого взрослого человека может находиться до 5000 рублей наличных денег. Превышающая сумма должна быть записана в акте и опечатана…»

Теперь, как и наметил Петерс, он взялся за наведение полного порядка во всех 240 воинских частях самого города. Да, одними приказами камня с места не сдвинешь!..

В частях все получали красноармейские пайки, пользовались, пусть и не очень жирным, но гарантированным довольствием. Петерс сделал так, что продовольственные органы не выдавали продовольствие воинским частям, если на это не было согласия Чрезвычайного комиссара. Теперь уже к Петерсу побежали без всякого зова представители частей, кто протестуя, кто тут же вынужденный подчиниться требованиям комиссара. Воинские части были зарегистрированы, в каждую Петерс направил своих уполномоченных для проверки состояния дел на месте. И раскрылись факты неприятные — на складах «хранятся и портятся предметы, самые необходимые для народного употребления, как военные, так и гражданские». Но дело поправлялось, «мир» с командирами частей был восстановлен, помогли этому и комиссары…

По требованию Петерса Отдел труда занялся тщательной регистрацией всех неработающих, паразитирующих на чужом труде. Подлежащие регистрации еще менее были готовы подчиняться и скорее походили на рыб, вроде вьюна, налима: ускользали, увиливали от контроля и регистрации. И все же «8000[34] нетрудящегося элемента» ускользнуть не смогло. Их тут же приставили к делу. «Работают они добросовестно, — писал Петерс, — ибо вся эта масса страшно напугана. Рабочих рук здесь не хватает…»

На заводах и фабриках оставались только «забронированные рабочие». Забронированных стали обучать военному искусству, из них формировали «резервный рабочий полк». Учились по нескольку часов, в рабочее время. Исполком Петроградского Совета восстал против этого, требуя обучать людей в свободное время.

— А где оно, это свободное время, у честного человека? — сгоряча возразил Петерс.

Анцелович, к неудовольствию Екаба, занял сторону Совета, да и сказал еще, что профсоюзы такого же мнения: рабочее время — работе. Стали обучать, как писал потом Петерс, «после рабочих часов».

Обучили около пяти тысяч человек, обеспечили их оружием, найденным во время обысков. И живя духом своего времени, Петерс приподнято писал: «В случае угрозы Петрограду это не будет уже неорганизованная масса, которую могли бы вырезать белые, но будут организованные, прекрасно обученные два или три полка, которые в критический момент смогут нанести противнику решительный удар». Могли ли они совершить этот «решительный удар», никто не знал, но из таких полков пополнялась Красная Армия, которая, к удивлению всего мира, наносила поражающие удары лучшим армиям, тогда существовавшим: английской, французской, японской, американской и белым генералам, — оснащенным лучшим оружием своего времени…

А над Питером все еще висела угроза, и никто не мог исключить обстоятельства, что интервенты и Юденич с Родзянко могут ворваться в Петроград. Под городом шли перестрелки, артиллерийские дуэли. В нем самом враг продолжал изворачиваться, находил новые способы отвечать ударами, мстить. Ночью под двери штаба внутренней обороны бросили бомбу. Слетела дверь. Адъютант притащил в кабинет Петерса пулемет. Петерс не соглашался: «Надо усиливать не оборону, а наступление!» Адъютант был напористым, и пулемет выставили дулом в окно: «Пусть наступают!» К двум телефонам, прямому проводу с Москвой, чернильнице-непроливайке добавился «пулеметный» аксессуар, через несколько дней его убрали.

Те, что подбрасывали бомбы, кричали о терроризме большевиков, чекистов, окрестили Дзержинского инквизитором, Торквемадой. Петерса тоже обзывали террористом, беспощадным Маратом. Что же, шла вооруженная, ожесточенная борьба классов, и крови избежать не удавалось. Только больше все-таки лилась кровь тех, кто хотел жить без ее пролития — людей долга и гражданской чести.

Петерс писал в эти дни: «При этом я должен констатировать… и категорически подтверждаю, что ни один не был расстрелян. Только из переданных мною в ЧК было расстреляно человек шесть. Расстрелы я не производил потому, что считал их совершенно нецелесообразными».

За историей с «расстрелами» скрывалась очередная уловка Петерса; на них он был неиссякаем. В нескольких июньских номерах «Петроградской правды» было объявлено о расстреле многих лиц, у которых обнаружили оружие. На самом деле все было иначе. Свидетельство Анцеловича: «Эффект получился исключительный, сотни людей потянулись в штаб обороны сдавать оружие. Сами офицеры в большинстве случаев боялись это делать, оружие приносили их родственники, домашние работницы и даже мальчуганы. Помню, к штабу от Гороховой до Александровского сада в течение нескольких дней тянулась нескончаемая очередь. Оружие мы принимали, никого не арестовывали, а очередь все росла и росла».

В июньской операции было изъято 6625 винтовок, 150 тысяч патронов к ним, 665 револьверов, станковые пулеметы, бомбы, гранаты, тайные коммутаторы, легко подключаемые в сеть.

Петерс был вызван в Москву. Его ждали Ленин и Дзержинский. Анцелович вспоминал: «Владимир Ильич, узнав о примененных в Петрограде методах изъятия оружия, похвалил за революционную организованность и от души смеялся, когда мы ему рассказывали о вымышленном приказе, о мнимых расстрелах и об отдельных эпизодах при изъятии оружия».

Петерс вскоре вернулся и с революционной яростью, понятной только в те дни, стал снова выискивать незатронутые очаги притаившейся контрреволюции. Он приказал штабу организовать такую же операцию в окрестностях Петрограда. Самым опасным районом считался Павловск.

В. И. Ленин признал, что питерцы совершили подвиг. В призыве «Все на борьбу с Деникиным!» 9 июля 1919 года он напомнил всем организациям партии: «Питерские товарищи сумели найти тысячи и тысячи винтовок, когда произвели — строго организованно — массовые обыски. Надо, чтобы остальная Россия не отстала от Питера, а во что бы то ни стало догнала и перегнала его».

Петерс был удачлив, но успех сам не шел в его руки. Прежде всего были поиски, идеи и труд. Однако это не избавляло от разного рода инспекций «сверху», которые прибывали и в Питер. От Дзержинского приехал Кедров, начальник Особого отдела ВЧК. Из Кронштадта заспешил ему навстречу с материалами его заместитель Иван Павлуновский. Встретились у Петерса.

Худощавый и подвижный Михаил Кедров, пользуясь своими правами, распекал Ивана Павлуновского, многозначительно поглядывал на Екаба Петерса, давая понять, что и тот не безгрешен. В городе ходят слухи, что съехались бывшие домовладельцы, всякие другие капиталисты, осматривают свои дома, закупают аннулированные займы в надежде, когда придет Юденич, забрать обратно национализированную собственность, а займы пустить в дело. А вот никого из них, кажется, не поймали!

Кедров попрощался, ушел, еще раз напомнив Петерсу и Павлуновскому: обязательно добить «Национальный центр»!

Обязанности Чрезвычайного комиссара