Совета Обороны Республики никто точно не устанавливал: они то. сужались, то расширялись в зависимости от ответственности, совести, ума самого комиссара. Он же определял и степень важности, необходимость тех или иных действий.

В ЦК РКП (б) Петерс писал: «На всякий случай принимаю меры к обезвреживанию промышленности. Эвакуировать заводы невозможно, но и немыслимо их оставлять, так как в случае занятия Петрограда белыми последние могут из него создать базу, а поэтому все заводы распределены по группам… на стоящих заводах из машин выбираются более сложные небольшие части, пакуются, строго нумеруются и отправляются в тыл; в случае прихода белых в Питер они не могут эти заводы использовать для своих надобностей. За ними идут вторая, третья и четвертая категория.

В случае, если мы окончательно оставим Питер за собой, части машин немедленно будут возвращены и заводы смогут пойти полным ходом».

Написал и подумал: теперь пусть Центральный Комитет и судит о действиях Чрезвычайного комиссара в Петрограде!

Вскоре и «Национальному центру» был нанесен сильнейший удар. За ним последовал еще один, на фронте — в ночь на 16 июня Московским рабочим отрядом была взята Красная Горка. Из бетонированных казематов выпустили коммунистов, запертых мятежниками. Только не все коммунисты форта были спасены — белые путчисты многих успели расстрелять. Освободили от мятежников и другие форты. Была ликвидирована и попытка шпионской военной организации белых соединиться с финнами.

Но враг был коварен.

Петроград голодал. Стакан семечек стоил неимоверных денег. Сухари строго нормировались. Тревожным набатом звучали слова В. И. Ленина о хлебе, сказанные еще в январе 1918 года в посланной в Харьков телеграмме: «…принимайте самые энергичные и революционные меры для посылки хлеба, хлеба, хлеба!!! Иначе Питер может околеть».

Питер действительно погибал от голода. На Николаевской железной дороге возникали рабочие конфликты. Видимая их часть вытекала из продовольственных затруднений. В Совет приходили делегации от рабочих. Приходили они и к начальнику внутренней обороны города, в ЧК. Речь шла о голоде рабочих. Конечно, в Петроградской единой потребительской коммуне был А. Бадаев и к нему можно было отсылать людей. Но нельзя такой острый вопрос перекладывать с плеч на плечи: повсюду голодные лица, лихорадочные и потухающие глаза…

Петерс говорил рабочим о голоде во всей России, о тифе, о страданиях. Он просил рабочих войти в положение Советской власти, их власти. Делегации уходили, если и не удовлетворенными (голодные желудки словами не наполнишь!), то все же с решимостью терпеть, бороться с врагами, их агентурой.

Но события поворачивались и другой стороной. 8 и 9 июля возбужденные служащие — проводники, конторщики, контролеры — явились в железнодорожные мастерские, стали мешать работе. Туда был послан вооруженный отряд, встреченный криками: «Давай хлеб!» Особенно горласто кричал один проводник в форменной фуражке: «Долой Советскую власть!», «Долой гражданскую войну!». В бойцов стали бросать камни, выстрелили. Отряд не отвечал, и только когда некий Попов набросился на комиссара ВЧК и завязалась борьба, то нападавший оказался убитым.

Дело оборачивалось политическими осложнениями. Расследовать пришлось Петерсу. «Никто не имел права стрелять, — скажет он твердо. — ЧК применяет оружие в крайнем случае». Но был ли это тот случай? Комиссар отряда отвечал, что выстрел произошел непреднамеренно, когда нападавший пытался вырвать оружие. Рабочие мастерских назначили комиссию; в нее вошел и чекист. Комиссия еще не закончила дело, но уже многое разъяснилось. У проводника в форменной фуражке, больше всех кричавшего «Давай хлеба!», дома нашли 20 пудов ненормированных продуктов, в его вагоне обнаружили яйца, масло, колбасу, хлеб. Сотруднику РОСТА Петерс в связи с конфликтом сказал: «Несомненно, что эти сытые господа приходили снимать с работы действительно голодных рабочих…»

Петерс думал о том, что было сделано верно, что нет. Нельзя быть застрахованным от ошибок, но надо гарантировать правильный их анализ, особенно когда дело касается отношений с рабочими: ведь без их поддержки ничего не будут стоить ни самоотверженность чекистов, ни их находчивость. Рабочих нужно и кормить. Впрочем, в потребительской коммуне Бадаев получил наконец вагоны с хлебом…

Каких замечательных людей повстречал Петерс в те питерские дни, тревожные ночи! Во многих он действительно влюбился. Петерс все больше думал о питерских рабочих, об их чудодейственной силе, не будь которой, он давно вылетел бы в трубу со всеми своими мандатами. Поэтому он пишет в Центральный Комитет партии: «Несмотря на то что питерские рабочие уделили фронту почти всех своих коммунистов, что в некоторых районах осталось по 20–30 человек, и то одни инвалиды, настроение рабочих все-таки превосходное».

Он слышал от рабочих критику в адрес многих коммунистов, бывали очень нелестные характеристики. Доводил это до сведения Центрального Комитета партии: рабочие в своей массе «твердо стоят за Советскую власть, и это недовольство коммунистами вызвано вовсе не ненавистью к коммунизму и к тактике партии, а поведением тех или других членов партии, которые… позорят партию и Советскую власть. Многие коммунисты думают, что членские карточки им дают разные привилегии и разные льготы, и часто этим благом пользуются на глазах у голодных масс».

Петерсу показалось, что как-то нескладно он закончил свою записку в Центральный Комитет. Многие доклады завершали обычно ура-фразами и «коммунистическими клятвами». Но по-другому он не мог, не умел писать.

…Юденич был остановлен, в нерешительности застыли белофинны и белоэстонцы. Английская эскадра лишь изредка приближалась из-за горизонта, предпочитая не попадать под удары береговых орудий. Восставшие форты подавлены. Петрочека, М. Кедров, И. Павлуновский с группой «особистов» продолжают преследовать оставшиеся силы «Национального центра», загонять его в глубокое подполье. Действенно помогал им и Петерс.

Только вдруг его отозвали в Москву, куда приехал 15 августа 1919 года.

Часовой на Лубянке накручивал ручку телефона, неумело держа металлическую трубку близ уха. Посмотрел пропуск Петерса, поспешно повесил трубку, клацнувшую на рычаге, и вытянулся в приветствии. Петерс зашел в один, другой отдел, поговорил с сотрудниками. Здесь его настиг корреспондент «Известий ВЦИК».

— Общее положение Петрограда и, главным образом, внутри его, — сказал он корреспонденту, — прочное и особенно после того, как от буржуазии было отобрано несколько тысяч винтовок, и после того, как были мобилизованы для работ нетрудовые элементы в количестве около 12 тысяч.

— Что касается ближайших фронтов, — продолжал Петерс, — то там наблюдается резкий перелом. Прежде всего исчезло массовое предательство, которое имело место в конце мая и начале июня. Это в свою очередь увеличило доверие красноармейцев к командному составу. И теперь среди красноармейцев наблюдается резкий перелом… Наша организованность и сплоченность, дезорганизация и развал у белых окончательно разбили надежды англичан взять Петроград 1 августа. Теперь английское радио сообщает, что Петроград англичане намерены взять 1 сентября (!).

— Но англичане, — твердо