– Где Джун? – заметил наконец Кента. Хизаши пожал плечами, мол, мне-то откуда знать? Взгляд красавицы-хозяйки хитро сверкнул, и со стороны лестницы вывернула пропажа в компании прелестной девушки в красном косодэ, расписанном птицами. Она очень походила на госпожу Асами, даже прической – ее тяжелые длинные волосы были собраны в высокий узел, украшенный цветами и шпильками, оставляя пару прядей идеально ровно обрамлять круглое выбеленное личико. Она только что улыбалась словам Мадоки, но тут же спохватилась и покорно опустила взгляд.

– Ах, это моя вторая дочь, Миюки, – сообщила хозяйка, чем очень всех удивила. – Миюки, покажи молодым господам-оммёдзи эти три комнаты, а я пока распоряжусь насчет праздничного ужина.

– А что за праздник? – спросил Кента.

– Для нас каждый гость – это повод для праздника.

Хизаши невежливо хмыкнул.

– Вероятно, потому что строить рёкан где-то в полях-лугах – не лучшая идея?

– Мой супруг ценил уединение, но все равно погиб в сражении, – ответила госпожа Асами с грустью. – Этот рёкан моя память о любимом.

Женщина ушла, и Миюки оставила Мадоку и, внезапно начав бросать томные взгляды на Хизаши, проследила, чтобы гости расположились в комнатах и ни в чем не нуждались. Впрочем, Хизаши было все равно на восхваление благоприятной ауры, вдохновенной красоты икебаны, составленной Миюки лично, и на дивный садик во внутреннем дворе, любоваться которым можно с малой галереи за раздвижной панелью со сценой игры на биве.

– Господин-оммёдзи, вам что-нибудь еще нужно? – спросила Миюки. – Это так волнующе! К нам никогда не заглядывали столь важные люди. Неужели все оммёдзи такие красивые? Хотела бы я побывать в столице и посмотреть своими глазами.

Хизаши обернулся и смерил замечтавшуюся девушку насмешливым взглядом.

– Значит, я красивый?

– Простите, господин, – смутилась Миюки и кокетливо прикрыла нижнюю половину лица рукавом. – Не знаю, как я посмела произнести подобное. Не подумайте, что я говорю это всем, иначе мне не снести позора.

И она замолчала, ожидая закономерной реакции, но Хизаши зевнул, не особо скрываясь.

– Не имеет значения, говорила ты это кому-то до меня или нет. Ты мне в любом случае не интересна.

Щеки красавицы покраснели даже сквозь слой рисовой пудры, которой она щедро выбелила лицо, и отнюдь не от смущения. Хизаши наблюдал ее уход с равнодушием рептилии. Хотя нет, на самом деле его кое-что все-таки тревожило, но вовсе не нежные чувства дочери хозяйки рёкана. Ее слова лишь позабавили и только. В человеческой любви он не видел смысла, ибо, как и другие их чувства, она не приносила ничего хорошего. Он попытался прислушаться к зданию, но обитающие в нем ёкаи были мелкими сошками вроде дзасики-вараси, которые не пожелали показываться гостям, или старого каппы, выбравшего пруд во дворе своим обиталищем. И все же Хизаши улавливал слабый, размытый во времени след кого-то посильнее и постарше. Понять бы только, насколько давно это было.

Вскоре за ним зашли Кента с Мадокой, чтобы вместе посетить купальню и смыть с себя дорожную пыль. Она здесь оказалась выше всяких похвал, просторная, с двумя круглыми бассейнами, от которых поднимался парок. Хизаши был бы и рад искупаться в одиночестве, но люди уже втянули его в раздевалку, где разобрали тазики с банными принадлежностями, сложили одежду и прошли дальше, отмываться мыльным корнем с помощью мочалок. Запах при этом стоял чудесный – пахло чистотой и влажным горячим паром. Вокруг все быстро заволокло его прозрачными клубами, и Хизаши перестал ощущать себя скованно. В Дзисин он предпочитал мыться позже всех, чтобы подолгу отмокать в горячей воде без свидетелей.

– Давай помогу, – предложил Кента, заметив, как Хизаши пытается смахнуть прилипшие к спине волосы и дотянуться мочалкой до лопаток. И со змеиной гибкостью провернуть такое в человеческом обличии оказалось трудновато. Люди несовершенны даже в мелочах!

– В бане принято помогать старикам потереть спинку, – поглумился Мадока, яростно орудуя мочалкой. – Я бы и сам предложил, да не успел.

Рука Кенты дрогнула.

– Джун, я и тебе помогу, когда закончу, – сказал он.

Хизаши зыркнул на извечного противника в словесных баталиях с торжеством. Кента мастерски тер именно там, где было особенно приятно, даже взялся прополоскать волосы – самые длинные из их компании. У Куматани почти за год тоже выросли, но до Хизаши было еще далеко, а Мадока не мог похвастаться густотой шевелюры и, как известно Хизаши, поглядывал с завистью.

– Заплети ему косичку, как у крестьян из Джунго, – съязвил Мадока, вылил на себя таз воды, фыркнул по-лошадиному и поспешил занять один из бассейнов. Заскочил так, что брызги поднялись. Хизаши смыл пену, аккуратно поливаясь из ковшика. Кенте спинку потереть не предложил, хотел устроиться в свободном бассейне, чтобы не тесниться с Мадокой, как два карпа на одной сковороде.

Вода была идеальной температуры, не кипяток, но приятно прогревала тело до самых косточек. Хизаши откинулся на бортик и с наслаждением прикрыл глаза. Прошлепали босые ступни Кенты, и вода всколыхнулась, когда он опустился рядом. Что-то упало на макушку, и Хизаши нащупал рукой холодное влажное полотенце.

– Не перегрейся. Ты вечно забываешься, так можно и сознание потерять, – с улыбкой пояснил Кента и тоже навалился спиной на теплый каменный бортик. – Мы так редко принимаем ванну вместе. Жаль, Арата-кун не с нами сейчас.

Мадока сладко потянулся.

– Ему бы здесь непременно понравилось, – сказал он и многозначительно подвигал густыми бровями. – Столько поводов для вдохновения. Например, хозяйские дочки, их тут целых четыре! И если все похожи на мать, то с них хоть картины пиши, хоть поэмы им сочиняй.

– Тебе лучше и не пытаться, – предупредил Хизаши.

– Почему это?

– Учитель по изящным искусствам уверен, что тебя прокляли, а стихами, которые ты сочиняешь, можно изгонять демонов обратно в Ёми.

– Брехня! У меня хорошие стихи. Вот сейчас, – он задумался ненадолго и громко продекламировал:

– Душа самурая крепче сакэ.

Его не устану я пить, луну наблюдая.

Но вот уж рассвет…

Кента сдавленно хмыкнул, отвернувшись, а Хизаши стесняться не стал.

– Сакана-сэнсэй такого не переживет, пощади учителя, прошу.

– Хизаши, оставь, – сказал Куматани. – Это стихотворение не настолько уж плохо.

– Ты так говоришь, потому что твои стихи всего на один сун получше.

– Тогда давай, сочини свой, раз такой одухотворенный, – обиделся Мадока. – Умничать все хороши.

Хизаши призадумался. Напрягаться в ванной было лень, но Мадока нарывался, да и Кента смотрел с ожиданием. Пришлось сочинить на скорую руку.

– Бутонов вишни недолог век.

Так и наша любовь отцветет к утру.

Все скоротечно.

Хизаши сделал паузу, чтобы усилить впечатление, но вместо ожидаемого восторга получил в ответ молчание. Неужели его стих им не пришелся по вкусу?

– Такие печальные строки, – заметил наконец Кента. – Я удивлен, что ты можешь сочинить любовное стихотворение.

– Оно ничем не отличается от прочих, – возразил Хизаши.

– Ты ошибаешься. Любовь – совершенно особенное чувство, оно способно изменить что угодно.

– Поверь, ненависть влияет ничуть не меньше.

– Но в какую сторону?

Рядом раздалось недовольное бульканье,