— Нет, Эдуард Сергеевич, — решительно произнесла она. — Спасибо за приглашение, но в самолете так плотно покормили, что два дня голодать можно. Я бы по городу погуляла, вон какой вечер чудный.

Но Эдику уже не хотелось отказываться от перспективы поужинать с симпатичной девушкой, и он решил схитрить:

— Ну, как знаете. Только я в любом случае должен идти. Это деловой ужин, и помощница мне бы пригодилась. Вы по-английски говорите? У меня партнер с женой будет. Вот ее и надо бы развлечь на время наших переговоров.

— Да-да! Я говорю по-английски, и практика во французском мне бы не помешала, — воскликнула Ника. Это в корне меняло дело. Ее приглашают на деловой ужин в кругу бизнесменов! — Только понимаете… — замялась она. — Я же не собиралась по ресторанам расхаживать, и у меня с собой только джинсы старые, майки, свитер… — Она простодушно развела руками, словно сетовала о содержании своего чемоданчика.

— Ну, это поправимо, — развеселившись, ответил Эдуард. — Другие брюки у вас есть?

— Да, есть, и еще туфли есть!

— Ну, вот и отлично. Мы сейчас к брюкам пиджачок прикупим — и можно идти.

— Долго это все: деньги менять, искать, мерить…

— Менять ничего не надо, я вам одолжу, потом отдадите. — Эдик уже понял, что его новая знакомая — девушка щепетильная и принципиальная. — Искать, мерить — дело недолгое. К тому же мы уже подъехали — тут за углом главная торговая улица начинается. Сейчас как раз распродажи идут. Пойдем в Marx& Spencer. Там и переодеться можно будет. Мне Николай Иванович присматривать за вами велел. А то в чудный вечер потеряетесь где-нибудь, а я отвечай.

Ника с облегчением рассмеялась, будто увидела Николая Ивановича, наблюдающего за ними из-за угла ближайшего здания…

В ресторан Ника пришла в узком черном двубортном пиджаке с золотыми пуговицами и новой блузке. Она ощущала себя словно спустившейся с подиума — легкой, воздушной и торжественной. Начиналась новая жизнь, полная открытий и сюрпризов.

Рассыпавшийся в приветствиях метрдотель усадил их за двухместный столик, около большого арочного окна, украшенного затейливыми витражами с золотоволосыми нимфами.

— Ар деко, — с видом знатока объяснил Эдик. — Конец девятнадцатого — начало двадцатого века. La belle époque[1]

Чуть позже он объяснил, что его деловой партнер не сможет прийти на ужин, так что они будут вдвоем.

И началось священнодействие — настоящий гастрономический театр! К их столику приблизился стройный негр, одетый во все белое. В руках он нес белейшую фарфоровую чашу, пылающую голубоватым огнем. Посередине этого магического сияния просвечивала стеклянная прозрачная чашка с бульоном. «Чтобы не остыла», — догадалась Ника. На официанта она смотрела во все глаза, как на фокусника, и он не переставал ее удивлять. Увидев сундучок из кожи, Нина подумала: «Номер с чемоданчиком! Сейчас достанет змею». Но оказалось, не змею. Торжественно откинув крышку и заглянув внутрь, официант перевел взгляд на Нику, как бы предлагая разделить его гордость. На ложе из светлого бархата в специальных углублениях лежали четыре сморщенных темно-коричневых колобка неправильной формы. Официант держал сундучок на вытянутых руках перед Никой и ждал.

— Он хочет тебя впечатлить! Понюхай! — перешел на «ты» Эдуард.

Ника поначалу не поняла, чем следует впечатляться: сундучком или его содержимым? Но поскольку ей было предложено понюхать, она смело достала пальцами со дна неровную коричневую «конфету» и поднесла ее к носу. Ничего подобного она в своей жизни никогда не нюхала. Нет, не шоколад. Это был запах чего-то почти живого, естественного, растущего в земле и одновременно совершенно неземного — легкого, эфирного. Девушка с интересом разглядывала сморщенный комочек. Она вспомнила, что где-то читала о корне мандрагоры, обладающем волшебными свойствами. Но как он выглядит, она не представляла, только запах должен быть таким же волшебным…

И тут она заметила вытянувшееся лицо официанта и слегка озадаченное — Эдуарда. Сообразив, что, возможно, «это» руками не трогают, она быстренько положила комочек обратно. Официант кивнул, с достоинством закрыл сундучок и гордо унес его в глубины ресторанной кухни.

— Ты хоть знаешь, что это было? — улыбаясь, с оттенком легкого упрека спросил Эдуард. И сам же ответил: — Это апеннинские трюфели. Грибы такие. Они страшно редкие. Их руками не трогают. Только нюхают и глаза закатывают. Вот в этом кофрике трюфелей тысячи на три — три с половиной будет.

— Три тысячи чего? — не поняла Ника. — Рублей?

Эдуард расхохотался:

— Ну, ты даешь! Кто же здесь на рубли считает? Долларов, котенок, долларов.

Он уже начал есть и получал от этого колоссальное удовольствие. Да и было от чего.

Умело орудуя приборами, Эдуард поглощал затейливую закуску: в раскрытой яичной скорлупе, выкрашенной серебристой краской — яичко не золотое, серебряное! — пенился легчайший белый мусс, вершину которого вместо желтка украшала мелкая светло-желтая икра неведомой рыбы. А перед Никой, на горке, сверкающей крупными кристаллами морской соли, лежала огромная устрица…

Ника, которая доселе видела устриц только в кино, подумала: «Вот он, еще один суперделикатес. Даже в таком навороченном ресторане только одну дают! Наверное, тоже как трюфель стоит».

Тем временем темнокожий официант, явно наслаждаясь произведенным эффектом, налил несколько капель белого вина в бокал Эдуарда из желто-зеленой пузатой бутылки и замер в ожидании.

«Чего он застыл-то? — подумала Ника. — Прям истукан!» Но, как выяснилось, «истукан» ждал, пока Эдуард поболтает вино, понюхает, почти целиком опустив в бокал свой идеально прямой, но довольно длинный нос, пригубит, возведет глаза к потолку и только после этого важно кивнет: годится, мол.

Честно отсмотрев до конца эту почти театральную сцену, Ника все же решилась вставить:

— Вы знаете, я белое не люблю. Оно всегда какое-то кислое…

Эдуард сновала расхохотался, да так громко, что на него обернулись с соседних столиков.

— Девочка, это только в Советском Союзе или в России есть лишь два вида вина: белое и красное. А это, — он с гордостью показал на темно-зеленую бутылку, которую официант уже поставил в серебряное ведерко со льдом, — это Шассань-Монтрашэ Гран Крю — одно из величайших вин Франции. Да, белое, но не кислое. Учись, студент! — улыбнулся он, легко коснувшись ее бокала своим.

Вино и впрямь оказалось удивительным. Такой свежести, аромата и богатства вкуса Ника еще не испытывала: «Вот она, сладкая жизнь! — счастливо плавали в голове блаженные мысли. — Трюфели! Устрицы! А теперь еще и это… как его? Мандраже!»

Устрица, впрочем, ее настораживала: из перламутровой раковины на нее смотрел подозрительный серо-белый слизистый комок неправильной формы. И выглядел он совсем неаппетитно.