Мы бредем по дорожке к дому, солнце припекает нам головы. Я гляжу под ноги и жду, когда заговорит тетя. Однако та молчит. У веранды она встает передо мной и скрещивает руки на груди. Теперь на ее лице скорее испуганное выражение, нежели строгое.

– Я правда не хотела тебя пугать, – спешно лепечу я. – Просто мне надо было после церкви поговорить с Блейком и…

Тетя Шери качает головой.

– Мила, пока ты здесь, ответственность за тебя несу я. Мы ведь с тобою условились, что ты всегда будешь мне докладывать, где находишься. Когда ты не вернулась из церкви, я позвонила Беннеттам, а они сказали, что в глаза тебя не видали. Как же я перепугалась! Думала, придется звонить твоему папе или его жуткому менеджеру и сообщать о твоей пропаже. Пришлось бы признаться, что я отпустила тебя гулять.

Я кидаюсь вперед и крепко обнимаю тетю. Ее грудь тяжело вздымается, однако вскоре я чувствую, как она начинает успокаиваться.

– Прости, теть Шери, – хрипло бормочу я с искренним сожалением. Она немного выше меня, тем не менее я поглаживаю ее по спине, будто это я взрослая, а она – ребенок.

Наконец тетя отстраняется и проводит ладонью по усталому лицу.

– Мила, солнышко, давай продолжим дома?

Мы поднимаемся на веранду. Я замечаю в окошке лицо Попая: он щурится и прикладывает ладонь ко лбу, закрываясь от ослепляющего солнца. Когда мы заходим, дедушка спешит нам навстречу.

– Все нормально? – спрашивает он с озабоченным видом и протягивает руку.

– Да, папа, все хорошо, – бормочет тетя, успокаивающе сжимая его ладонь. – Мила не взяла с собою телефон. Она была у Эйвери. Ее пригласили на обед.

– Ох, ему это не понравится, – напрягается Попай. – Обед с…

– Кому не понравится что? – спрашиваю я.

Тетя Шери бросает на дедушку предостерегающий взгляд.

– Так кому что не понравится? – с нажимом повторяю я.

Тетя прикусывает щеку изнутри – явный признак того, что она обдумывает, стоит ли мне рассказывать.

– Эверетту… то есть твоему папе. Он…

– … недолюбливает Лианну Эйвери, – заканчивает Попай.

– Почему? Из-за ее политики? – в замешательстве спрашиваю я. – Какое ему дело до мэра города, если он тут даже не живет?

– Ох, Мила, – бормочет Попай. – Блаженно неведение!

– В каком смысле? – настаиваю я.

Тетя Шери идет на кухню и выдвигает стул. Только сейчас я замечаю ароматы обеда, витающие в воздухе, и при виде нескольких накрытых фольгой блюд на столешнице – скорее всего моя порция – вновь ощущаю укол вины.

Слышится тихое постукивание – тетя задумчиво барабанит пальцами по дубовой столешнице.

– Пожалуй, не мне об этом рассказывать, – наконец говорит она. – Лучше спроси у родителей.

– Спросить у родителей о мэре Эйвери? – переспрашиваю я недоуменно. Они-то и с Нэшвиллом никак не связаны!

– Да. Дедушка прав, родители будут не рады узнать, что ты ходила в гости к Лианне Эйвери. – Затем тетя добавляет, понизив голос: – Или о том, что ты, похоже, сблизилась с ее сыном.

– С Блейком? Нет! Ни о каком сближении речи быть не может!

Тетя Шери понимающе усмехается, затем ногой отодвигает стул рядом с собой и жестом приглашает меня присесть.

– Папа, не оставишь нас на минутку? Нам с Милой нужно закончить разговор.

Попай недовольно хмыкает.

– Я уже все равно что мебель, – ворчит он, однако покорно бредет к выходу. На пороге он останавливается. – А вы тут не бранитесь!

Тетя Шери дожидается, пока не стихнет скрип половиц.

– Извини, что повысила на тебя голос. Я подумала… Ну, если бы ты пропала, Рубен тут же запрыгнул бы в личный самолет и примчался, чтобы задушить меня голыми руками.

Все еще напряженная, я, однако, фыркаю от нарисованной воображением картинки. Вроде тетя никогда не встречалась с Рубеном лично, но то, как он умудряется запугивать людей по телефону, многое говорит о деспотичном подходе его управления.

– Не смешно, Мила, – укоряет тетя Шери, недовольно глядя на меня. Ой, только бы опять не рассердилась. – Они хотят, чтобы я не спускала с тебя глаз.

– Они? – повторяю я, затаив дыхание.

Во взгляде тети мелькает сочувствие.

– Эти требования – никуда не ходить, ни с кем не видеться – на самом деле папина затея.

Я резко выдыхаю, словно меня ударили в солнечное сплетение. Так, значит, именно папа хочет, чтобы я все лето сидела на ранчо взаперти?

И все. Ради. Дурацкого. Фильма?!

Подобное вполне ожидаемо от Рубена: его обязанность – управлять карьерой отца, а значит, в конечном счете именно за ним последнее слово в том, что касается его сферы деятельности. До сих пор казалось вполне логичным, что выслать меня из города придумал он – это в духе Рубена, с его-то дикими идеями и сверхнеобходимыми мерами. Но теперь выходит, что в кои-то веки Рубен выполняет требования отца… От этого неожиданно больно.

Папа хотел отправить меня сюда, за тысячи километров от них с мамой, хотел запереть за высоким забором на старом семейном ранчо; хотел, чтобы я молчала в тряпочку и никого не видела. Он сам определил для меня такие летние каникулы.

Мне не впервой чувствовать себя на втором месте для папы, но я всегда твердила себе, что я фантазирую. Подавляла накатывающие волны негодования и ревности: мол, порой, например накануне выхода очередного фильма, вполне нормально ставить на первое место карьеру. Вполне нормально, что у папы нет времени позавтракать с нами, нормально, что ужин с семьей не укладывается в его расписание, забитое буквально поминутно. Ведь едва схлынет ажиотаж из-за премьеры, он вновь переключит внимание на меня… Вот только так не происходило. Не совсем.

А теперь… теперь я вижу – так же ясно, как и то, что небо синее, – все это правда. Карьера для папы действительно на первом месте. Иначе он не удалил бы меня из своей картинки идеальной жизни лишь потому, что я нечаянно испачкала рамку. Если бы я была для него самым важным, он послал бы продюсеров к черту. Он велел бы Рубену отстать от меня. Он не стал бы меня высылать из родного дома, как бы сильно я ни напортачила.

Теперь нельзя отрицать – для него дочь не настолько важна.

Слезы обжигают глаза, и я быстро моргаю, чтобы их сдержать. На мое колено ласково ложится теплая ладонь.

– Я не хотела тебе рассказывать, – с сожалением говорит тетя Шери, придвигаясь ближе. – Но надо, чтобы ты понимала важность нашего уговора. Папа разозлится, если узнает, сколько я тебе позволяю, а ты уже достаточно взрослая и видишь, что у нас и так не самые лучшие отношения.

Я пристально смотрю на нее влажными глазами.

– Прости, пожалуйста. Я правда ценю то, что ты для меня делаешь, и меньше всего хочу усложнять тебе жизнь. Обещаю, такого больше не повторится.