Память услужливо поднесла на блюдечке незаконченную мысль.

Так уж сложилось, что мать вышла замуж в другую страну, на другой континент, за мужчину, который так и не стал в ее семье своим. Нет, никто не ссорился, отношения были достаточно теплые, но все же, все же…

Нет, на самом деле хорошо, до взаимных проклятий не дошло. Я ж видел, как дед с трудом удерживается, чтобы не дать отцу в морду. Только ради дочери терпел. А папенька ради жены не пытался провернуть то же самое: вопреки рафинированному образованию в лучшем университете Штатов, он тоже не дурак кулаки почесать.

Да ладно, этого следовало ожидать. Наследник картофельных королей, потомственный житель крупнейшего города Северо-Западного Союза Свободных Штатов, крупный финансист, акула биржи Джейстин Даунтон- младший не смог проникнуться странными, на его взгляд, ценностями и привычками этих сумасшедших славцев, до сих пор живущих где-то в самом глухом углу своей варварской империи.

Для него один факт того, что мать жены своими руками топит там у себя дома печь и лепит пироги, — уже шок и экзотика. И эта их манера общаться с чернью чуть ли не на равных отца бесила страшно.

Но надо маме отдать должное — она своего жесткого авторитарного владельца крупного холдинга держит в ежовых рукавицах. Это на бирже и в офисе он Хозяин с большой буквы. А дома — любящий муж и хороший… а, черт, чего от себя скрывать? Хороший отец. Хотя и своеобразный…

Маман же ни на грамм не позволила прогнуть себя в том, что считала действительно важным. Отец любил мать безумно, даже спустя тридцать лет после свадьбы, и ради нее готов был терпеть и подстраиваться. В меру, конечно, тут обе стороны прекрасно понимали, что палку перегибать не стоит.

Но все летние каникулы единственный сын Кристины Даунтон-Аддерли, королевы светских салонов Нью-Айрка, проводил в обширном поместье бабушки и дедушки в Славской империи.

Ух, я любил там гостить! Особенно пока совсем маленький был. Какие сказки ба рассказывала волшебные, до сих пор помню. И мама в поместье за Срединным Хребтом становилась совсем другая. Более… свободная, что ли. В сарафане, непривычная такая без корсета. А я целыми днями гонял с кузенами и кузинами то по лесу, то по болоту. Измазанный по уши и счастливый до неба — после домашних-то строгостей! До сих пор с ностальгией вспоминаю, как здорово было беситься на сеновале, купаться в озере, рыбу ловить.

Так, ладно. Под сладкие воспоминания все чертовы кедры подрал и обо… пометил. Пора возвращаться к дочери. И к этой.

Сердце разом заныло. Золотинка… как же так? Как же так? А эта! Какого черта притворялась?!

Странная она. Я чую, что это другая женщина, и в то же время все мое естество восстает, внушая, что незнакомая девушка с красноватым оттенком знакомых кудряшек и непривычно светлыми глазами — не чужая. Что она… Да нет, чушь! Сама призналась. Моя жена ум… ушла. К своим древним духам или за Святой Круг — не знаю. Без разницы.

Но почему резкая боль утраты утихает рядом со свалившейся неизвестно откуда незнакомкой?! Это неправильно, это злит! Бесит! С какой стати? Это чужая, незнакомая женщина.

Да, Крис висит на ней, на шаг не отходит, зовет мамой. И эта… вроде бы искренне привязана к дочери. Но она не Золотинка. И попытки занять место моей жены ничего хорошего о ее натуре не говорят. Какие у этой женщины мотивы? Строила тут из себя индейскую хозяюшку, в глаза смотрела и врала.

Чувствуя, как развеявшаяся было за неотложными делами злость снова захлестывает с головой, я буквально накинулся на выросшее на дороге могучее дерево с разлапистыми колючими ветками. Поднялся на задние лапы и от души прошелся по нему когтями, точь-в-точь как в боксерском клубе отца по кожаному мешку для отработки ударов.

Кедр обиженно трещал, а потом огрел меня по голове упавшей откуда-то с верхних веток шишкой. По медвежьему черепу почти не чувствительно, так, легкий хлопок, но в себя привело.

И злости поубавилось. Примерно вполовину. Еще одно дерево покалечить? А, обойдусь.

Развернулся и пошел к реке. Наверняка эта пришелица с моей дочерью у воды, что-то она бормотала утром про

«пора купаться». Там я их наверняка застану и выскажу наглой самозванке… не знаю что. Что-нибудь скажу. Не слишком грубое. А то она показалась мне вчера не на шутку испуганной и несчастной. Я не очень разобрался, как и почему эта девушка заняла место моей жены. Про чужой мир, чужое время — бред какой-то. С другой стороны, я сам превратился в медведя, а до этого считал своей женой медведицу. Это не бред?

За этими мыслями сам не заметил, как прошагал через всю свою помеченную территорию и оказался на берегу реки. Услышал счастливый Кристинкин визг и смех… на секунду показалось, что ЕЕ смех, и дыхание перехватило. Чуть не кинулся со всех ног к воде, но что-то меня удержало, и я только осторожно высунул морду из кустов.

Да так и застыл.

Голова закружилась от открывшегося зрелища. На миг опять показалось, что там она, моя Золотинка, и такая… в таком наряде, что… да черт возьми! Я не железный, и на полуголую женщину, красивую и такую живую, волнующую, на собственную жену, у меня и тело реагирует как положено!

Тело? Какое тело?! Тьфу!

Вот как это понимать? Только что был медведем, а теперь стою в кустах в чем мать родила, да еще и с тем, что на жену… кхм. А там никакая не жена! Чужая полуголая женщина скачет по мелководью и показывает плохой пример Кристине.

От возмущения опять кратковременное помутнение произошло, потому что я как был, так из кустов и кинулся с криком:

— С ума сошла?! Чему ты мою дочь учишь?!

Злата:

— Чего? — сначала я растерялась, увидев, как из прибрежных кустов выскакивает на галечную отмель совершенно голый Айвен и на всех парах мчится ко мне с возмущенным лицом. Эм-м-м… не, я уже в курсе была его весьма впечатляющего торса и стройных лодыжек, но всю натуру целиком оценила впервые. Ы-ы-ы-ы! Какой мужик!

И потом только вслушалась в то, что именно он там орет.

— Чему я ее учу?

— Ходить полуголой! Это неприлично!

— Вот ты сейчас серьезно? — переспросила я, еле сдерживая смех, уже догадываясь, что это наши мини-бикини из парусины ввергли отца семейства не только в избавление от медвежьей шкуры, но и в веселый променад по берегу без оной. — Полуголой, значит, неприлично. Угу. А как надо?

И выразительно осмотрела его от встрепанных светлых волос до пальцев ног, слегка задержавшись взглядом примерно на середине дистанции.

— …! — сказал Айвен, вытаращив глаза в ужасе, развернулся и с такой скоростью дунул в кусты, что я даже не успела толком рассмотреть его… ну, скажем так, тылы. Эх, даже жаль.

Ну понимала, понимала я, что нельзя смеяться. Но ничего с собой поделать не могла. Единственное, на что меня хватило, — это не ржать в голос, поэтому я села прямо в мелкую водичку и тихо, сдавленно хрюкала в ладони, которыми закрыла лицо.