вместо того чтобы сделать последние дни пациента приятными, санитары подвергали его такому «лечению», от которого сошел бы в могилу и здоровый человек. Я выносил лишения и муки в больнице штата в течение одного месяца. К этому мужчине относились куда хуже на протяжении нескольких.

Я свел знакомство с двумя веселыми и остроумными ирландцами. Оба были рабочими. Один подносил кирпичи и был здоровяком. Когда он лег в больницу, его сразу поместили в отделение для буйных, хотя его «буйство» состояло лишь в том, что он всех раздражал. Он постоянно делал некие обыденные вещи после того, как их запрещали. Санитары даже не посмотрели на состояние его рассудка. Повторение запрещенного они истолковали как намеренное неповиновение. Физически он был силен, и они хотели подчинить его. Я не видел нападения, с помощью которого они надеялись сделать это, но слышал его. Все случилось за запертой дверью. Я слышал глухие удары, крики о помощи – до тех пор, пока у пациента не осталось сил, чтобы умолять сохранить ему жизнь. Несколько дней этот побитый Геракл едва ходил по отделению и жалостливо стенал. Он говорил, что у него болит бок и ему трудно дышать: вероятно, у него было сломано несколько ребер. Его часто наказывали – за то, что он жаловался на наказания. Но позднее, когда он поправился, его хорошее настроение и природная смекалка вернули прежнее отношение санитаров.

Преступление другого пациента было симптомом его болезни – он постоянно болтал. Он не мог остановиться точно так же, как не мог по команде выздороветь. И, однако, если ему говорили замолчать, а он этого не делал, это становилось предлогом для наказания. Однажды санитар приказал ему замолчать и сесть в дальнем конце коридора, примерно в двенадцати метрах. Пациент очень старался повиноваться, он даже бросился бежать, чтобы обогнать санитара. Когда они проходили мимо места, где сидел я, санитар ударил его ниже уха. Пациент упал и едва не ударился головой о стену.

Санитар обратился ко мне:

– Ты это видел?

– Да, – ответил я. – И я этого не забуду.

– Да, доложи доктору обязательно, – буркнул он, явно с презрением и ко мне, и к врачу.

Санитар, так страшно избивший меня, особенно отличался тем, что не обращал внимания на возраст. Не один раз он жестоко нападал на мужчину, которому было за пятьдесят (казалось, что он намного старше). Мужчина был штурманом на корабле у янки и в свои лучшие годы мог бы с легкостью победить обидчика. Сейчас он был беспомощен, поэтому ему приходилось подчиняться. Однако его старый мир оставил его не полностью. Его часто навещала жена: из-за состояния, в котором он находился, ей позволяли сидеть с ним в палате. Однажды она пришла через несколько часов после того, как он был жестоко избит. Разумеется, она спросила санитаров, как он умудрился так пораниться: у него был подбит глаз и синяки по всему лицу. Согласно своему кодексу, они соврали. Добрая жена, возможно, сама из янки, не поверила ни слову. Ее подозрения о том, что на мужа напали, только подтвердились в конце визита. Другого пациента, иностранца, ударили два или три раза, пока грубо волокли по коридору. Я был свидетелем этого – и это же увидела его добрая жена. На следующий день она пришла снова и забрала мужа домой. Спустя несколько, вероятно, бессонных ночей она вернула его в больницу и доверила Богу, чтобы тот защитил его, поскольку в государство веры уже не было.

Еще одной жертвой был мужчина шестидесяти лет. Он был довольно безобиден и, как никто другой в отделении, занимался своим делом. Вскоре после того, как меня перевели из отделения для буйных, на него напали и сломали ему руку. Санитар (тот самый, что бил меня) был немедленно уволен. К несчастью, передышка для больных была краткой: этот самый мужлан, как и другой, которого я упоминал, нашел работу в больнице в тысяче километров отсюда.

Смерть от насилия в отделении для буйных в целом не то чтобы неестественная – для отделения для буйных. Пациент, о котором пойдет речь далее, тоже был стариком. Ему было за шестьдесят. И физически, и умственно от него почти ничего не осталось. По приезде в больницу его определили в камеру в «Стойле» – вероятно, из-за того, что дома он буйствовал. Но его буйство (если подобное вообще существовало) исчерпало себя и выражалось только в том, что он не мог подчиняться. Его преступление заключалось в том, что он был слишком слаб, чтобы удовлетворить свои потребности. На следующий день после его прибытия, незадолго до полудня, он лежал абсолютно голый и беспомощный в кровати в своей камере. Это стало известно мне потому, что я немедля пошел расследовать, узнав от соседа по отделению, как ужасно главный санитар избил больного. Мой информатор был человеком, чьему рассказу об этом происшествии я верил так, словно он исходил от хорошего знакомого. Он пришел ко мне, зная, что я взял на себя обязанность докладывать о таких ужасных происшествиях. Однако информатор боялся взять инициативу на себя, поскольку, как и многие пациенты, считал, что он здесь надолго, и не хотел навлечь на себя месть санитаров. Я пообещал, что доложу о случившемся, как только у меня появится возможность.

Весь день жертва санитара лежала в камере в полубессознательном состоянии. Я очень внимательно следил за ним, потому что думал, что утреннее нападение может привести к смерти. Той ночью, после обычного обхода доктора, пациента привели в палату по соседству с моей. Сам метод отпечатался в моей памяти. Два санитара (один из них жестко избил пациента) положили его на простыни и взялись с двух сторон так, что несли его будто в гамаке (внутри которого было тихо) – в ту комнату, которая, как оказалась, стала его последней земной обителью. Санитары совершенно не заботились о пациенте и несли его так, словно в простыни был завернут дохлый пес, которого можно сбросить в реку.

Той ночью пациент умер. Теперь невозможно сказать, убили его или нет. Но я искренне считаю, что да. Возможно, он никогда бы не выздоровел, но совершенно ясно, что он прожил бы еще несколько дней, а возможно, даже месяцев. И если бы к нему отнеслись гуманно, вернее, если бы его лечили, кто знает, может, он смог бы выздороветь и вернуться домой.

Молодой человек, который поддерживал меня во всех выходках в отделении для буйных, тоже стал жертвой насилия. Я уверен, что не преувеличу, если скажу, что его жестоко избили десять раз